1812. Фатальный марш на Москву
Шрифт:
Нельзя назвать этот замысел какой-то особенно свежей идеей: данная стратегическая возможность естественным образом проистекала из одних уже гигантских размеров страны, являлась чем-то вроде расхожего клише, и русские офицеры частенько похвалялись подобной перспективой в разговорах с иностранцами. Да и сам Александр не чурался этого {160} . Однако Барклай предусматривал такой вариант только в 1807 г. и в качестве последнего средства, в отчаянном положении – в момент, когда у России фактически не осталось армии. Готовность Наполеона вести переговоры с Александром в Тильзите спасла ситуацию, а потому о плане забыли.
160
Caulaincourt, I/291–3; Bignon, Souvenirs, 129.
В то время как в русских и прусских военных кругах пользовалась изрядным интересом концепция затяжной оборонительной войны, вдохновляемая отчасти тактикой Веллингтона в Испании, строилась она все же не на отступлении. В продолжительной докладной записке на имя Александра на исходе июля 1811 г. Барклай высказывался за выдвижение для атаки на французов, но не традиционными средствами, а путем широкого маневрирования крупных сил
161
Fabry, Campagne de Russie, I/iff, x-xxiii, xxviiiff; La Guerre Nationale, II/131–44, IV/17–107, V/232–5, VI/264–8, VII/17– 27, 37–40; Ermolov, июн., 5; Clausewitz, 14; 1812 God v Vospominaniakh sovremennikov, 79–80; Buturlin, Byl li u nas plan, 220; Shvedov, in Tezisy Nauchnoi Konferentsii, 32; Марченко (Marchenko, 502, 504–5) держался мнения, что имелся план отступить на какое-то расстояние, чтобы не сражаться в Литве, где предполагалась возможная партизанская деятельность, но даже он убежден, что никто и не обсуждал возможность сдачи русской территории.
В русской ставке присутствовал всего один человек, выступавший за план, основанный на отступлении, да и то речь шла не более чем об этаком поэтическом видении заманивания противника в западню с последующим его изматыванием и уничтожением на бескрайних просторах России. Звали автора плана Карл Людвиг фон Фуль. Он ушел с прусской службы после Ауэрштедта и поступил в русскую армию, получив в ней звание генерал-лейтенанта.
План Фуля основывался на тактике, использованной его кумиром, Фридрихом Великим, в 1761 г., когда тому пришлось действовать перед лицом обладавшего значительным численным превосходством противника. Фридрих отступил в хорошо защищенный лагерь и заставил две вражеские армии, осаждавшие его там, бесплодно лить кровь солдат и понапрасну терять силы. На деле в начале французского вторжения Фуль предлагал русской 1-й армии отойти на заранее подготовленные позиции, увлекая противника за собой. 2-й армии затем предстояло выйти в тыл французам и нанести им за счет этого значительный урон. Для таковой цели он, или скорее его протеже, барон Вольцоген, выбрал Дриссу, позволявшую прикрыть дороги как на Москву, так и на Санкт-Петербург. В последние месяцы 1811 г. начались работы по созданию мощных земляных укреплений Дрисского лагеря, чтобы сделать позицию неприступной.
Идея использовать подобным образом Дриссу импонировала Александру, поскольку напоминала ему об отходе Веллингтона на линию Торриш-Ведраш в 1811 г. Однако царь так и не высказался определенно в пользу данного или иного плана и одновременно забавлял себя обдумыванием всевозможных вариантов. По одному из них предполагалось разжечь восстание на Балканах и в Венгрии, создав, таким образом, отвлекающее направление. Идею выносил в своем мозгу адмирал Павел Васильевич Чичагов, эксцентричный, но компетентный морской офицер, принадлежавший не так давно к числу поклонников Наполеона, а в описываемый момент служивший под началом Кутузова на турецком фронте. [47] . Он считал, что, заключив мирный договор с Турцией, Россия должна использовать войска на данном театре для вторжения в Болгарию, православное население которой охотно примет русских, а оттуда развернуть наступление на области под властью Наполеона в Далмации и далее в сердце наполеоновской Европы через Италию и Швейцарию. Александр пришел в восторг от самих масштабов замысла и играл в него до тех пор, пока Румянцев не указал на нереалистичность и дипломатическую пагубность затеи, ибо попытки следовать ей повернут против России как Турцию, так и Австрию и уверенно приведут их в стан ярых сторонников Наполеона.
47
В действительности адмирал П. В. Чичагов не служил тогда в подчинении Кутузова. С 22 июля (3 августа) 1807 г. до 28 ноября (9 декабря) 1811 г. он занимал пост министра морских сил, а затем состоял при особе императора Александра I, одновременно исполняя обязанности члена Государственного совета. Назначенный 7 (19) апреля 1812 г. главнокомандующим Молдавской (Дунайской) армией вместо Кутузова, а также главным начальником Черноморского флота и генерал-губернатором Молдавии и Валахии, Чичагов выехал из Санкт-Петербурга 21 апреля (2 мая), прибыл в Яссы 30 апреля (11 мая) и в Бухарест 6 (18) мая, на следующий день после подписания предварительных условий Бухарестского мирного договора между Россией и Турцией. – Прим. ред.
Существовала к тому же и польская карта, способов разыграть которую не переставал искать Александр. Во время пребывания в Вильне он положил немало усилий, чтобы улестить местную польскую аристократию, раздавая ордена и почетные титулы, а также роняя странные замечания в отношении возможности восстановления Польши. У него имелась парочка доверенных агентов, озвучивавших это мнение, и он писал Чарторыйскому, спрашивая, не настал ли подходящий момент заявить о намерении поступить подобным образом. На такой шаг его подговаривал и Бернадотт, в письмах убеждавший царя вступить в Польшу и предложить ее корону Понятовскому. Александр отправил полковника Толя с тайной миссией к Понятовскому предложить ему высокий пост (вероятно, даже и корону) в будущем
В поисках переманить к себе поляков Александр даже просил печально знаменитого одержимостью католицизмом сардинского посла в Санкт-Петербурге, Жозефа де Местра, задействовать орден иезуитов (распущенный римским папой, но нашедший прибежище в России) для настраивания населения Польши в пользу царя за счет использования аргумента о том, что-де Александр есть защитник папства, в то время как Наполеон – его враг {162} .
Сестра Александра, великая княгиня Екатерина, убеждала брата уехать из армии. «Коли кто-то из них [генералов] совершит просчет, он будет осужден и наказан, когда же ошибку допустите вы, все падет на ваши плечи, а утрата доверия к тому, перед кем все склоняются, к тому, от кого все зависит и кто, будучи единственным арбитром судьбы империи, должен быть ее оплотом, есть куда большее зло, чем потеря нескольких губерний», – писала она {163} .
162
Об различных схемах Александра см.: Alexander I, Corr. avec Bernadotte, 6–7, 21; Czartoryski, II/281; Askenazy, 231; Volkonskii, 154; Ratchinski, 224; La Guerre Nationale, IV/38– 55, 413–25, V/359–69.
163
Alexander I, Corr. avec sa soeur, 76.
Екатерина не сказала о том, что он и так уже изрядно навредил делу поездкой в Вильну и продолжал усугублять обстановку нерешительным поведением. Нежелание царя одобрить какой-нибудь из предлагаемых ему вариантов или открыто оказать доверие кому-то из генералов вело к всеобщей неуверенности – никто не знал толком, к чему готовиться. Брат монарха, великий князь Константин, без жалости муштровал солдат, но никто ничего не делал для противодействия приближавшейся Grande Arm'ee. Никто всерьез даже не пытался отслеживать перемещения противника, тогда как в частях и соединениях отсутствовали точные карты театра предстоящих военных действий {164} .
164
1812 god. Voennie dnievniki, 77, 81.
«А тем временем мы устраивали балы и партии, и наше продолжительное пребывание в Вильне напоминало увеселительную поездку, а не приготовление к войне», – рассказывал полковник Бенкендорф. Шишкова по прибытии в Вильну глубоко поразили и озадачили благодушие атмосферы и отсутствие малейшего ощущения надвигавшейся грозы. «Наша повседневная жизнь была настолько беззаботна, что не поступали даже известия о неприятеле, точно тот находился от нас за несколько тысяч верст [48] », – писал он. Солдаты на постое старались сорвать любые моменты удовольствия, предлагаемые мирным бытом в сельской местности Литвы. «Пожилые офицеры страшились Наполеона, видя в нем ужасного завоевателя, нового Аттилу, – рассказывал поручик 3-й легкой артиллерийской роты Илья Тимофеевич Радожицкий, – а мы, юные, дружно резвились с Амуром, вздыхали, и охали от ран его» {165} .
48
Одна верста = 1067 метров.
165
Benckendorff, 32; Shiskov, 126; Radozhitskii, 21; Simanskii, 1912, No. 2.
Люди в отдалении от фронта не понимали, почему русская армия, чьи офицеры писали домой письма, полные показной смелости, не атакует французов и не выбросить их из Пруссии и Польши. Все громче звучало недовольство пассивностью войск, усиливаемое широко распространенным страхом перед французским вторжением в Россию, не в последнюю очередь из-за грозной перспективы возникновения вследствие вражеского нашествия общественных беспорядков.
В мае в Санкт-Петербург пришли ошибочные вести о том, будто Бадахос и Мадрид сдались перед натиском британцев, а испанская армия перешла Пиренеи и вступила в южные районы Франции [49] . Почему же, спрашивали себя люди там и тут на просторах огромной страны, Александр не выступит, чтобы нанести финальный удар Наполеону? Он же со своим окружением очевидно неплохо проводил время на балах и вечерах, а в столице поговаривали, что бездельничающие офицеры устраивают «оргии» {166} .
49
Бадахос действительно был взят британскими войсками 7 апреля 1812 г., однако в Мадрид они вступили только 12 августа (в том же году, 30 октября, им пришлось покинуть столицу Испании, после чего туда снова вернулся король Жозеф Бонапарт со своим двором). – Прим. ред.
166
Bakunina, 396–7.
Русские оценки численности Grande Arm'ee выглядели очень заниженными. По предположениям Барклая и Фуля, французов насчитывалось 200 000 или 250 000 чел. Багратион приводил число 200 000, Толь – 225 000, Беннигсен – 169 000, а Бернадотт и того меньше – 150 000. Самая высокая планка у русских находилась на отметке 350 000 чел., но и то с учетом всех резервов и тыловых формирований {167} . Посему успешное развертывание наступления на такую армию казалось делом вполне возможным, и Александр, нет никакого сомнения, очень бы хотел броситься в атаку. Его восхищение планом Чичагова и фактически попытка подкупить Понятовского могут рассматриваться только в контексте наступательных действий. Есть и другие указания на желание царя возглавить такой поход {168} .
167
Josselson, 93; Barclay de Tolly i Otechestvennaia Voina, август 1912, 197–8.
168
Toll, I/270; см. также Vaudoncourt, Quinze Ann'ees, I/167.