1812. Обрученные грозой

Юрьева Екатерина

— Но вы вышли…

— Это получилось случайно. Мне приснился сон, будто меня окружают французы, а вы ранены, — она вздрогнула, вспомнив, как проснулась от страха.

— А я мысленно молил вас услышать меня… Так и произошло.

— Я думала, вы уйдете, когда… Когда я не смогла доставить вам удовольствие, — ей было неловко вспоминать тот случай, но ей нестерпимо хотелось узнать, почему он тогда остался и утешал ее.

— Господи, как я мог уйти от вас?! — удивился Палевский. — Мне нужно было

не просто удовольствие — мне нужны были вы. Я догадывался, что замужество ваше было несчастливым, хотя не мог и представить, что настолько. И тем скорее мне хотелось вас утешить и показать, что близость мужчины и женщины может быть прекрасна.

— Значит, вы не поверили тем сплетням? — Докки мысленно перенеслась к сцене на террасе дома польского князя, когда они с Палевским оказались свидетелями разговора Жадовой и Байковой.

— Нет, — он покачал головой.

— Но вы решили познакомиться со мной именно после того, как услышали эти сплетни, — заметила Докки.

— Я хотел познакомиться с дамой, увиденной мною на виленской площади. Признаюсь, вы заинтриговали меня — никогда еще ни одна женщина не смотрела на меня с таким неудовольствием.

— Конечно, вы привыкли, что все от вас в восторге, — хмыкнула Докки.

Палевский рассмеялся и сжал ее в объятиях.

— То, что эта сердитая дама оказалась баронессой Айслихт, стало для меня неожиданностью. Но это было уже неважно.

— А почему вы — после… после нашей размолвки — приехали ко мне? — Она все же решилась расспросить его о том неожиданном появлении после ссоры.

— Вы ничего не ели.

— То есть?!

— За обедом вы ничего не ели, — пояснил он. — И еще… У вас был такой растерянный вид, когда я говорил о письмах, будто вы не понимали… Словом, я решил еще раз все прояснить.

«И еще узнал от Ольги, что напрасно ревновал меня к Швайгену…» — подумала Докки.

— Когда же я приехал и увидел их в ваших руках, — продолжал Палевский.

— …то предложили мне их выбросить, — напомнила она.

— Да. Увидев свои письма, я решил, что совершил ошибку, явившись к вам, но вы так смотрели на меня, что невозможно было ошибиться в вашем ко мне отношении. И я был бы болваном, если бы ушел из-за этих злосчастных писем.

— Они не злосчастные! — воскликнула Докки.

— Но причинили нам достаточно невзгод. Впрочем, все равно я не мог удержаться, чтобы не прижать вас к сердцу. А потом… Вы знаете, что случилось потом.

— Я тогда ужасно перепугалась! И так обрадовалась, когда Афанасьич сказал, что хотя рана еще плоха, но не опасна.

— Обрадовались, когда я чуть не рухнул в обморок?! — делано ужаснулся он.

— Обрадовалась, что из-за этого вам пришлось остаться у меня.

— И оказаться полностью в ваших руках, — Палевский поцеловал ее пальцы и

вновь обнял. — Впрочем, я ничуть тому не возражаю. Кстати, хотел спросить у вас… Я позволил себе некоторую вольность…

— И не одну, — хмыкнула Докки. Его рука как раз в этот момент позволила себе весьма смелую ласку.

— И многие еще впереди, — пообещал он таким голосом, что она покраснела.

— В романсе я обращаюсь к вам на «ты», — продолжил он уже серьезным тоном.

Докки не могла того не заметить. Подобное обращение предполагало особую, задушевную близость и доверие. Но сама она никогда бы не осмелилась…

— Вы позволите мне… Ты позволишь мне? — Он приподнялся, склоняясь над ней, и пламя одинокой свечи загорелось в его глазах.

— Ты, — Докки протянула руку, кончиками пальцев ласково провела по его щеке, и, понимая, что он ждет, сказала: — Я покривила душой, сказав когда-то, что ты мне не нравишься. Ты нравился мне, отчаянно нравился, но я боялась… боялась не только близости с тобой, но и собственных чувств.

— Но теперь уже не боишься? — губами он коснулся уголка ее губ.

— Я счастлива быть с тобой, — прошептала она, ощущая его желание и задрожав от страсти, мгновенно в ней вспыхнувшей. — Бесконечно счастлива…

Докки потом долго перебирала в памяти их ночной разговор, и сказанные друг другу слова не оставляли ее и утром за завтраком, и после — во время прогулки по парку, куда она отправилась в компании Ольги и княгини Думской.

— Как мне вчера понравилось общаться с вашими путешественниками, — сообщила ей Софья Николаевна, едва они вступили на дорожки парка. За редкими дождями держалась удивительно теплая погода, и солнце на голубом небе пригревало почти по-летнему.

— Интересные люди, занимательные разговоры, — продолжала Думская, — а не перемывание косточек ближним. Граф Поль сразил своим романсом, — княгиня покосилась на молчаливую Докки и хихикнула. — Надо же, мальчик влюбился! Узнать бы еще в кого, — она похлопала свою спутницу по руке.

— Это мог быть обычный романс, — осторожно заметила Ольга, шедшая с другой стороны от княгини. — Не обязательно влюбляться, чтобы написать стихи о любви. Хотя, должна признаться, граф исполнил романс с большим чувством.

— Страсть, страсть звучала в каждом его слове! Нет, точнее будет — любовь. Да, любовь! — Думская вновь хихикнула, а у Докки закололо подушечки пальцев.

— На следующей неделе мы уезжаем в деревню на именины моей сестры, — сказала княгиня. — Не хотите ли поехать с нами?

— Благодарю вас, но… — Докки замялась.

— Понимаю, понимаю, — Софья Николаевна вновь похлопала ее по руке и заговорщицки подмигнула. — В городе вам сейчас куда интереснее.