1876
Шрифт:
Я сидел с таким видом, будто власть есть нечто такое, что исходит от меня обыденно, как лучи от солнца. Затем сказал, очень осторожно подбирая слова:
— Одна из причин моего вторжения на столь враждебную территорию — желание помочь губернатору Тилдену.
Биглоу поставил чашку, вздохнул, некоторое время смотрел на огонь в камине.
— Должен сказать вам, Чарли, со всей доверительностью, что губернатор меня сильно тревожит.
— В политическом смысле?
— Никоим образом. Политически он неуязвим. Нет, я боюсь за его здоровье. В феврале у него был… — Биглоу внезапно осекся. По движению его губ догадываюсь, что он собирался сказать «удар». Но он мгновенно переменил направление. — Он трудится без передышки.
— Разве это не американская добродетель?
— Только не так. Он сидит часами напролет, пока у него голова не падает на грудь и не слипаются глаза. Как маньяк.
— В Олбани столько работы?
— Не настолько много, чтобы нельзя было большую часть поручить другим, а не проверять самому каждую цифру каждого счета, точно это…
Биглоу снова замолк, опасаясь, видимо, что наговорил мне лишнего про своего шефа.
Я как мог постарался его успокоить:
— Такой у него характер. Вот почему он стал крупнейшим юристом.
Биглоу наконец решился, рассказал все:
— Дело в том, что ему шестьюдесят один год, а он никогда не отличался крепким здоровьем. Даже молодым человеком. Когда мы познакомились…
— Вы — да. Я тогда не был с ним знаком.
— У него дрожат руки.
— У кого не дрожат, в наши- годы?
— Он почти ничего не может есть. Постоянное несварение желудка. Приступы слабости… Все от переутомления. Мы должны были вместе сочинить послание легислатуре в январе. Так вот, онпишет его сам…
— У него хорошо получается?
— Неплохо.
— По мне, уж лучше сверхусердие, чем то, к чему мы привыкли у высших должностных лиц.
— Но вынесет ли он физически президентские выборы?
— Говорят, что власть — лучшее тонизирующее средство. Он намерен баллотироваться?
Биглоу кивнул, на мгновение поколебавшись.
— Но я ничего вам не говорил, Чарли.
— Конечно, нет. — Я вручил ему пакет, который принес с собой. — Мне известно, что вы его главный советник по иностранным делам; все же несколько месяцев назад он спрашивал мое мнение об отношениях с Францией, Италией, Англией. — Я не упомянул Германию, поскольку Биглоу — поклонник всего прусского, в отличие от меня.
— Вы так любезны. Вы очень любезны. Я захвачу это завтра в Олбани.
Я спросил, когда губернатор ожидается в Нью-Йорке.
— Наверняка приедет на рождество. Он живет здесь рядом, дом номер пятнадцать. — Жест Биглоу обнимал весь Грамерси-парк. — Я дам вам знать. Он встретится с вами, чтобы лично поблагодарить.
— Я готов сделать все, чтобы помочь его избранию.
Я сказал ему это, когда мы встретились в Женеве.
Мне кажется, что мы с Биглоу пришли к взаимопониманию, и, как любое взаимопонимание между политиками, оно не было выражено словами.
Если я сыграю свою роль, найду нужную информацию, разоблачу коррупцию генерала Гранта и того, кто сменит его на посту лидера республиканской партии, то желание моего сердца осуществится; Биглоу знает о нем, потому что сам добился того же десятилетие назад — должности посланника в Париже. Я не мыслю лучшего способа провести оставшиеся мне годы, чем в качестве посланника в стране, где я прожил столь счастливо более трети века.
Мы с грустью заговорили о Париже. Я вспомнил прием, который устроил Биглоу в честь Четвертого июля, через три месяца после убийства президента Линкольна. Хотя я и моя жена нечасто общались с моими соотечественниками, на сей раз мы энергично ему помогали, сняв ресторан «Каталонский луг» в Булонском лесу.
Приглашены были все американцы, живущие в Париже, — около пятисот человек с женами и детьми. Это был прекрасный вечер с музыкой, танцами, фокусником для детей, звездно-полосатым флагом — для патриотов, затем был устроен фейерверк, как это умеют делать только французы. В завершение праздника в небо взвился лозунг «Союз отныне и навсегда, единый и неделимый» и американский орел (подозрительно смахивавший на наполеоновского).
— Какой это был прекрасный день! — У Биглоу затуманились глаза. — Я так благодарен вам и Эмме. Госпожа Биглоу скоро ее навестит… Но такое печальное время… Линкольн убит и… — Он замолчал. Через две недели после праздника умер от лихорадки его младший сын Эрнест.
Пора было уходить. У двери Биглоу помог мне влезть в пальто.
— А что… кто такие Эпгары? — спросил я.
Биглоу ответил уклончиво:
— Их очень много в городе. Лояльные республиканцы. Главным образом адвокаты.
— Есть такой молодой человек по имени Джон Дэй Эпгар.
Биглоу сразу понял.
— Его интересует ваша Эмма?
— У меня такое впечатление. В прошлом году он служил в нашем посольстве в Париже. Часто бывал у нас. С тех пор писал ей письма.
— Мне кажется, это тот, который избежал участия в войне. Откупился.
— Вам это кажется мудрым?
Биглоу засмеялся.
— Это зависит от глубины чувств к Соединенным Штатам.
Я не сказал моему другу, что сам я бы воздержался от участия в этой чудовищно кровопролитной и ненужной войне, если бы был призывного возраста. Так же думало большинство ньюйоркцев: свидетельство тому многочисленные вооруженные бунты тех лет.
— Стоит ли мне поощрять такую партию?
Биглоу ответил самым естественным образом: какие чувства питает Эмма к молодому человеку? Я не знаю. Джон Дэй Эпгар известен как способный адвокат, а его семья тесно связана со старой, не заплывшей жиром знатью, что обитает в утонченной скуке доходных домов на улицах, идущих вниз от Мэдисон-сквер. И все же…
— Я не могу себе представить блистательную княгиню д’Агрижентскую, доживающую свой век на Западной Десятой улице.
— Да, — сказал я вполне искренне. — Я тоже не могу этого себе представить.