1903 - Эш, или Анархия
Шрифт:
Эш, тяжело ступая, расхаживал по дому. Если уж ты ничем не занимаешься и тебя заперли, то это, по крайней мере, должно приносить хоть какую-то пользу. Впрочем, новой жизнью это не назовешь. Завтракал он в общем зале и ужинал там же. Матушка Хентьен отпускала самые разнообразные высказывания в адрес рассевшегося здесь бездельника и тунеядца, но кормила его охотно. Эшу было приятно и то и другое. Он от корки до корки прочитывал газеты, иногда рассматривал видовые открытки в зеркальной рамке и был рад тому, что там не было ни одной, подписанной его почерком. А приличия ради присматривал он за работой маляров. Матушке Хентьен хорошо было говорить, что она уже заботится о новой жизни! Для женщин это вообще проще, и Эш улыбнулся, новую жизнь они могут носить где угодно, особенно часто — под сердцем. Поэтому, наверное, они не любят выходить в новый мир, в их четырех стенах уже все есть, считают, что для сохранения невинности нужно просто сидеть в клетке! Там они чистят и драят, думая, что новой жизни возможно достичь каким-то там ничтожным механическим порядком. Новая жизнь в клетке? Как будто это так просто!
Нет, мизерными средствами, маленькими
Неизменно важно шествует она по улицам, а люди приподнимают шляпы, и каждому известно, чье имя она несет. Видит Бог, не так мыслилось все это, когда жертвы ради предполагалось взять на себя и ее старение, и стирание ее очарования. Да, поседей она за ночь, стань она в одно мгновение совершенной старухой, не вызывающей никаких воспоминаний, никем не узнаваемой, чужой, ничем не связанной больше с привычным окружением, — да, вот это была бы новая жизнь! Эш невольно пришел к мысли, что матери с каждым ребенком становятся все более старыми и что женщины, у которых нет детей, не стареют; они неизменны и мертвы, для них не существует времени. Но в ожидании новой жизни они полны надежды, что снова начнется отсчет их времени, а это и старение и новая девственность одновременно, надежды на состояние невинности всего живого, дремотное предчувствие смерти, и тем не менее- новой жизни, царства избавления во всем мире. Сладостная несбыточная надежда.
Это, конечно, вряд ли соответствовало бы вкусу матушки Хентьен. Она назвала бы это анархистскими идеями, Может, и по праву. Как раз когда попадаешь в темницу, то возникают революционные мысли, ведутся революционные разговоры. Эш поднимался по лестнице вверх, затем спускался вниз, проклинал дом, чертыхался на ступеньки, ворчал на рабочих. Хорошо же выглядит здесь новая жизнь! Светлое пятно на стене там, где висела фотография хозяина пивной, было теперь закрашено, так что вполне можно было подумать, что фотографию сняли всего лишь из-за покраски и ни по какой другой причине. Эш, запрокинув голову, уставился на стену. Нет, это вообще не новая жизнь, та, которая начата здесь, а совсем наоборот, время, должно быть, пошло вспять.
Эта женщина ведь определенно рассчитывала на то, чтобы повернуть все вспять, сделать все непроисходившим. Как-то раз после уборки она спустилась в зал, запыхавшаяся, потная, но довольная: "Фу, трудно даже себе представить, насколько необходимой для дома была вся эта работа". Эш рассеянно поинтересовался: "А когда последний раз делалось все это?", но в голове у него вдруг шевельнулась догадка, что это, должно быть, было по случаю ее бракосочетания с Хентьеном; шарахнув по столу так, что задребезжали тарелки, он заорал: "Клетку ведь красят как раз перед тем, как посадить в нее новую птичку!" Невелик грех был бы, поколоти он ее прямо здесь, в забегаловке. Ему чертовски надоело вертеть головой в разные стороны, когда каждый раз приходилось окунаться в прошлое. При этом она еще требует, чтобы он ухаживал за ней; однако возникало такое впечатление, что с замужеством она не так уж и спешит. Во всем неотвратимо, снова и снова накатывало прошлое. В ее новых удобствах и нежности угадывалась оседлость, все говорило о том, что она не только замышляет возобновить прежнюю жизнь и продолжать ее на веки вечные, но и используя в качестве оружия любовь, намеревается низвести любовника до уровня второстепенного украшения, своего рода рисованного украшения в доме своей жизни. Она стремилась снова ограничить даже ту полуофициальную доверительность, которой она одарила, подавая таким образом определенные гарантии их союзу. Когда он ездил в Дуйсбург, чтобы проверить, как Тельчер ведет дела, она не нашла ни единого слова признательности, а когда он пригласил ее- может, и она съездит с ним, — так она сразу же заподозрила его в неблаговидных делишках, заявив, что он может остаться, где ему заблагорассудится, там, вероятно, найдется место и для него.
Матушка Хентьен была права! И в этот раз! По праву продемонстрировав ему, что в ее доме он не более чем чужой мальчик-сирота, которого терпят, но с которым ни в коем случае нельзя было заключать союз. И тем не менее она была неправа! И это, наверное, было самым ужасным, потому что из-за кажущегося оправданным отклонения, из-за кажущейся справедливой кары каждый раз по-новому выглядывал старый идиотский страх, и он — Август Эш — женитьбой на ней, должно быть, преследовал одну простую цель- заполучить ее деньги, Это в очередной раз стало совершенно понятно, когда пришли документы по закладной; какое-то время матушка Хентьен ковырялась в них с обиженным видом, а затем полным претензий тоном произнесла: "Жаль, такие высокие проценты… я могла бы прекрасно оплатить все это со своего сберегательного счета", в результате чего стало яснее ясного, что у нее были накоплены деньги и что она предпочла скрыть это, предпочла лучше подписать закладную, чем сообщить ему об имеющихся деньгах, не заикаясь уже о настоящем бухгалтерском контроле. Да, такой была эта женщина. Она ничему не научилась, ничего не знала о царстве избавления, да и не желала ничего знать. А новая жизнь была для нее ничего не значащим словом. О, она снова устремилась к той деловой и магистральной форме любви, в сети которой его угораздило попасть и которая становилась для него все более невыносимой; это был круговорот, из которого он никак не мог вырваться. Происшедшее казалось неизбежным и неизменным. Неуязвимым. И будь даже уничтожен весь город, мертвые сохранят свое могущество.
Ну а тут объявился еще и Лоберг. Высказал свои подозрения, поскольку выплачен был всего лишь вложенный капитал, а; не та сумма прибыли, на которую возлагались надежды. Таких; претензий Эшу как раз только и недоставало. Впрочем, когда идиот этот слегка смущенно, но не без некоторой гордости сообщил, что у них каждый пфенниг на счету, поскольку Эрна в таком уже положении, что вопрос со свадьбой необходимо решать со всей серьезностью, то для Эша это прозвучало, как голос из потустороннего мира, и он понял, что жертвоприношение еще не завершено. Маленькая и жалкая надежда, что этот ребенок, от которого он уже отказался, может все же быть ребенком Лоберга, захлебнулась в неземном осознании кары, нависшей над совершенной любовью, в пользу которой он принял решение, нависшей для возмездия за непростительное легкомыслие, в котором угрожающе хрипит смерть, распространяя проклятие бесплодности, тогда как на свет будет рожден ребенок, зачатый в грехе и без любви. И хотя в его душе клокотала злость на матушку Хентьен, которая ничего этого не знала и думала только о покраске своего дома, его желание, чтобы она подняла руку, дабы убить его, снова стало неимоверно сильным. Невзирая на все это, ему пришлось поздравить Лоберга; пожимая ему руку, он сказал: "Прибыль по возможности должна быть начислена… как подарок на крестины". А что ему, впрочем, оставалось? Он прошелся рукой по коротким торчащим волосам — на ладони осталось ощущение легкого зуда. От Лоберга он также узнал, что Илона вскоре собирается перебраться в Дуйсбург. И он решил, что с ближайшего первого числа ежемесячно Тельчер должен будет присылать в Кельн по почте отчеты о ведении дел для контроля.
Да, а что ему, впрочем, оставалось? Все ведь было в порядке. Эрна родит ребенка в браке, он женится на матушке Хентьен, а в забегаловке будет произведена покраска и постелен коричневый линолеум, И никто понятия не имеет, что прячется за всеми этими красивыми гладкими моментами, никто не знает, кто отец ребенка, который теперь будет носить имя Лоберга, и что та совершенная любовь, в которой он стремился найти спасение, оказалась ничем иным, как сплошным обманом, чистейшим надувательством, совершаемым для того, чтобы скрыть то, что он здесь сшивается как какой-то последователь портного, мечется в этой клетке как человек, помышлявший о бегстве и далекой свободе, а теперь способный всего лишь трясти решеткой. Сумерки сгущались, и никогда не рассеяться туману по ту сторону океана.
Теперь он старался бывать в этом доме пореже — его угнетало чувство тесноты и недоверия, Он болтался по набережной, рассматривал полосы из рыбьей чешуи на поверхности воды, провожал взглядом корабли, которые медленно спускались вниз по течению. Доходил до моста через Рейн, брел дальше до полицайпрезидиума, до оперного театра, оказывался в городском парке, чтобы постоять на скамейке- перед глазами девушка с тамбурином — и запеть, да, это, наверное, было самое подходящее, запеть о плененной душе, освобождаемой силой избавляющей любви. Они, должно быть, абсолютно правы, эти идиоты из Армии спасения, что прежде всего необходимо найти путь к настоящей совершенной любви. Даже сам факел свободы не способен, наверное, осветить путь к избавлению, тот ведь не получил избавления, невзирая на все возможные поездки в Америку и Италию. Ложь не может служить ориентиром ни в чем, остаешься один-одинешенек, словно сирота, мерзнешь, стоя на снегу и ожидая, что на тебя мягко опустится милость любви. Тогда, да, тогда может произойти и чудо, чудо совершенного осуществления. Возвращение сироты. Чудо раздвоения мира и судьбы, и ребенок, за которого ушел тот, был бы не ребенком Эрны, а их, и она, вопреки всему, будет носить настоящую новую жизнь! Скоро у нас выпадет снег, мягкий пушистый снег. И плененная душа получит избавление, аллилуйя, он будет стоять на лавке, стоять выше, чем тот, который всегда был настолько выше. И верный себе, он впервые назвал ту, которая благодаря ему должна была стать матерью, по имени — Гертруда.
Вернувшись домой, он заглянул ей в лицо. Лицо имело дружественное выражение, а уста доверительно перечисляли ему, что она приготовила в первой половине дня, Нельзя сказать, что Август Эш был голоден, так что он отказался от еды. Его бросило в дрожь, и он окончательно понял, что ее лоно лишено жизни или, что еще хуже, можно ожидать какого-нибудь уродца. Слишком уж он был уверен в проклятье, слишком уверен в убийстве, совершенном мертвым над женщиной. Снова грудь болезненно распирало желание задать ей вопрос, который он никак не решался сформулировать: они не могли иметь детей или они просто предавались своим наслаждениям? Злость на матушку Хентьен росла, он снова потерял способность называть ее тем именем, которым ее называл покойник, да, он даже поклялся себе, что с его губ это имя слетит не раньше, чем до нее дойдет, в чем дело. Но до нее не дошло. Она принимала его заботливо и по-деловому, оставив его один на один с его одиночеством. Он пытался смириться с судьбой: дело, может, и не в ребенке, а в ее готовности иметь его, и он был полон ожидания этой готовности. Но и здесь она оставила его одного, а когда он, дабы приободрить ее, завел разговор о том, что им было бы неплохо после женитьбы завести детей, она просто сухо деловым тоном ответила: "Да", но того, на что он рассчитывал, она ему не дала, и по ночам, когда они бывали вместе, она не просила его, чтобы он сделал ей ребенка. Он поколотил ее, но до нее так и не дошло, и она молчала, пока он не пришел к выводу, что это бесполезно; так что возникло даже сомнение, что, впрочем, неизбежно, а не таким ли образом она взывала к господину Хентьену о ребенке, и ребенок, отцом которого он видел себя, был бы в ее лоне такой же случайностью, что и ребенок из семени Хентьена? Женщина не способна оказать мужчине помощь в вызванных сомнениями муках недоказуемого. И чем больше он мучил себя, тем с большим непониманием она наблюдала за происходящим; и тем не менее вся его напористость шла на убыль, становясь, так сказать, всего лишь символом и намеком, Его протест ослабевал.