1913. Лето целого века

Иллиес Флориан

С первых звуков экстремально высокого соло фагота слышен прыскающий смех в зале: Это еще музыка или уже весенний ураган либо гул самого ада? – вопрошает себя изумленная публика. Всюду барабаны, на передней части сцены нагие танцоры в экстатическом движении; парижане смеются, но когда понимают, что все это всерьез, – кричат. Приверженцы современного аплодируют с дешевых мест, неистовство музыки растет, танцоры сбиваются, так как от поднявшегося шума перестают слышать музыку, Морис Равель откуда-то беспрестанно кричит в зал: «Гениально!». Нижинский, написавший для балета хореографию, отбивает пальцами ритм – против обезумевшего свиста публики.

Волнения достигают апогея на отрывке номер 13 – как и предвидел Стравинский (какая была бы радость для Арнольда Шёнберга, сторонника теории заговора во власти числа 13). Танцоры словно в дурмане, посреди представления менеджер театра выключает свет, дабы избежать эскалации, но танцоры на сцене продолжают работать, и когда свет вновь загорается, у людей в зале

возникает странное чувство, будто это они – сцена, а танцоры – публика. Лишь благодаря стоическому спокойствию дирижера Пьера Монтё, продолжавшему, как и танцоры, работать, удается довести постановку до последнего такта. На следующее утро «Фигаро» пишет: «Сцена изображала человечество. Справа сильные молодые люди собирают цветы, в то время как трехсотлетняя старуха безумно пляшет. На левом краю сцены старый человек изучает звезды, в то время как то тут, то там приносят жертву богу света. Такое публика не стерпела. Она освистала пьесу. Несколько дней назад она, может быть, еще аплодировала бы. Русские, не особо разбирающиеся в приличиях и обычаях стран, в которые приезжают, не знали, что французы без церемоний начинают протестовать, когда глупость достигает предела». Эти слова приводят Стравинского в ужас. Вечер оставил его в расстроенных чувствах.

Но чутье подсказывает ему, что он сотворил произведение века. Чутье, должно быть, подкрепила и Коко Шанель, которая своим магазинчиком шляпок вызывает в Париже сенсацию и этим вечером впервые видит великого русского композитора. Позже она станет его любовницей.

Два путешествия к сердцу земли. В Лардерелло, Тоскания, Пьеро Джинори Конти удается использовать воду из земляных глубин для производства электричества. Геотермия открыта. В то же время Маршалл Гарднер пишет книгу, в которой доказывает, что в недрах земли все еще живут мамонты. Они отнюдь не вымерли – всего лишь ушли туда, где теплее.

В Вене Оскар Кокошка продолжает рисовать на холсте, повторяющем размеры постели его возлюбленной Альмы, вдовы Густава Малера. Он несет в себе огромную боль, потому что Альма как раз сделала аборт. Он не может простить ей, что она разрушила плод их любви. Он не устает рисовать жалобные портреты Альмы с их общим ребенком, жизнь которого он представляет себе художественным зрением. Он присутствовал в Венской клинике во время аборта и забрал окровавленную вату с собой в мастерскую, снова и снова бормоча себе под нос: «Это останется моим единственным ребенком» (трагичным образом он оказался прав).

Но сексуальная одержимость Альмой не уходит, работать он может, только если она к нему благосклонна. Так он изо дня в день стоит в мастерской в кричаще красной пижаме Альмы, которую отнял у нее в начале их связи и которую надевает всякий раз, когда рисует. В 1913 году он чуть ли не сотню раз рисует Альму. Эта любовь – словно приключение: она полна безумия, исступления, счастья, в ней «столько ада, столько рая», как говорит Альма. Он хотел, чтобы Альма била его во время занятий любовью, что ей, однако, не нравится, но Оскар умоляет ее каждодневными письмами: «ударь меня своей красивой дорогой рученькой».

Между поцелуями он выкрикивает планы ее убийства и накопленный гнев. Какой, должно быть, светлой была эта радость.

Ревность Кокошки столь колоссальна, что, покинув ночью квартиру Альмы, он иногда до четырех часов караулил на улице, не поднимется ли другой мужчина к его возлюбленной. «Я не терплю посторонних богов подле себя», – пишет он красиво и до глупости честно. Особенно страстно он ревновал к Густаву Малеру, умершему мужу Альмы Малер. Поэтому они то и дело занимаются любовью прямо под его посмертной маской. И Кокошка умоляет Альму, которую безошибочное чутье на художественных гениев и genius loci [21] в этом особенном мае, конечно, привело в Париж: «Прошу, моя сладкая Альми, оберегай себя от назойливых взглядов и укрепляйся в мысли, что всякая чужая рука и всякий посторонний взгляд будут хулой на святыню твоего прекрасного тела». В конце мая богослужение становится магией. Оскар Кокошка шлет свои мольбы письмами в парижскую гостиницу: «Ты должна вскорости стать мне женой, иначе мой огромный талант плачевно сгинет. Ты, словно эликсир, должна оживлять меня по ночам». Медленно, но верно в душу Альмы закрадывается страх. Она решает задержаться в Париже еще на неделю.

21

Гений места (лат.)

В пьесе «Сноб», над которой летом 1913 года работает Карл Штернгейм, скрыты дюжины намеков на Вальтера Ратенау, видного председателя наблюдательного совета AEG [22] , романтика, писателя, политика, мыслителя. И вместе с тем одного из самых видных нарциссов своего времени. Во время премьеры «Сноба» жена Штернгейма Тея сидит прямо возле Ратенау и опасается, как бы тот не заметил, что как раз его изображают на сцене. Но нарциссизм оберегает. Ратенау и бровью не ведет. Лишь в конце говорит, что хотел бы повнимательней перечитать пьесу.

22

AEG (нем. Allgemeine Elektricitдts Gesellschaft – рус. Всеобщая электрическая компания) – немецкая компания, специализировавшаяся в области электроэнергетики машиностроения, а также товаров для дома. До и во время Первой мировой войны – один из крупнейших производителей оружия

Двадцатисемилетний Мис ван дер Роэ возвращается в Берлин и становится свободным архитектором.

Макс Бекман пишет в дневнике: «И все же человек был и остается свиньей первого сорта».

Июнь

В этом месяце становится ясно, что до войны не дойдет. Георг Тракль – в поисках сестры и спасения от проклятия, Томас Манн – лишь своего покоя. Франц Кафка делает своего рода брачное предложение, которое идет наперекосяк. Он перепутал его с дачей показаний. Д.Г. Лоуренс публикует «Сыновей и любовников» и вместе с Фридой фон Рихтхофен, матерью троих детей, удирает в Верхнюю Баварию – она станет прообразом леди Чаттерли. Нервы у всех на пределе. В кино Аста Нильсен уничтожает неизвестный шедевр. Немецкая армия продолжает расти. Сухое вино «Хенкель» празднует немецко-французскую дружбу.

Эгон Шиле. Боец (частная собственность).

До очередной войны не дойдет – в этом Норман Энджелл был уверен. Его книга «The Great Illusion» («Великая иллюзия») [23] 1911 года стала мировым бестселлером. В 1913 году он пишет известное «Открытое письмо к немецкому студенчеству», благодаря которому его тезисы получают еще большее распространение. Параллельно выходит четвертое переиздание его книги. Таким образом, пока с Балкан то и дело доносится странный шум, интеллигенция Берлина, Мюнхена и Вены в начале этого лета спокойно углубляется в чтение книжки британского публициста. Энджелл изложил теорию, согласно которой мировые войны в эпоху глобализации невозможны, так как все страны чересчур тесно связаны друг с другом экономически. И Энджелл говорит, что помимо экономических схем международные связи в коммуникации (и в первую очередь в мире финансов) лишают войну смысла. Энджелл аргументировал так: даже если немецкие войска надумают помериться силой с Англией, то не найдется «ни одного значимого учреждения в Германии, которое не понесло бы существенных убытков». Война будет предотвращена, потому что «вся немецкая финансовая система оказала бы воздействие на германское правительство, чтобы покончить с губительной для немецкой торговли ситуацией». Положения Энджелла убедили интеллектуалов всего мира. Дэвид Старр Джордан, президент Стэндфордского университета, прочитав Энджелла, произносит в 1913-м громкие слова: «Большая война в Европе, угроза которой всегда существует, никогда не начнется. У банкиров не хватит на такую войну денег, ее не потянет промышленность, на нее не способны государственные деятели. Большой войны не будет».

23

На немецкий название книги было переведено как «Неверный расчет» («Die falsche Rechnung»)

Параллельно чествуют крупное трехтомное произведение Вильгельма Бёльше «Чудеса природы», которое в английском переводе, изданном в 1913 году, носит прекрасное название «The Triumph of Life» [24] . Бёльше, этот стилист благодати, стремился сгладить современность, вернее, достижения современных естественных наук, присыпать их сахарной пудрой, чтобы они и дальше приходились по вкусу крупной буржуазии. Вместо того чтобы подтверждать Дарвина, он изображал «мистерии вселенской роскоши». Так возникала не одна диковинная теория на стыке биологии и морали. Публика в 1913 году с воодушевлением приняла доказательство Бёльше, что все высшие живые организмы в основе своей не желают друг другу зла. Что борьба в животном мире возникает, только если намеренно раздразнить противника. То есть, не только между государствами больше не будет войн, но и между животными. Таково было утешительное послание Бёлыпе. Поэтому неудивительно, что он занял привилегированное место на тщательно подобранной книжной полке кайзера. Курт Тухольский описал стандартную комплектацию библиотеки крупного бюргера: «Гейзе, Шиллер, Гёте, Бёлыпе, Томас Манн, старенький альбом для поэзии…». В принципе, Бёлыпе и сам был таким альбомом: он вписывал миролюбивые куплеты в памятную книгу модернизма, воображая себе природу, в которой звери движутся так же ласково и мирно, как на полотнах Франца Марка.

24

«Триумф жизни» (англ.)