1913. Лето целого века
Шрифт:
15 декабря Эзра Паунд, великий поэт и один из центральных и наиболее активных культуртрегеров Лондона, пишет письмо Джеймсу Джойсу в Триест. Он просит обедневшего учителя английского прислать ему несколько своих последних стихотворений для журнала «Эгоист». «Уважаемый господин! – начинается это дружелюбное письмо. – После того что рассказывает мне Йейтс, я в силах предполагать, что нас объединяет то или иное отвращение». После этого письма Джойсу кажется, будто он восстал из мертвых. Вот уже и второе письмо пришло от Паунда, он получил от Йейтса стихотворение Джойса «Я слышу: мощное войско…», которое его восхитило. Неимоверно воодушевленный, Джеймс Джойс в тот же день садится и правит обе рукописи. Спустя две недели готовы первые главы «Портрета художника в юности» и рассказы «Дублинцы» – он отправляет их экспрессом Эзре Паунду в Лондон. A star is born.
Ночи напролет доктор медицины Альфред Деблин, пишущий невропатолог и сотрудник журнала Герварта Вальдена «Штурм», торчит в мастерской
Рождественский сочельник на берлинской Клопштокштрассе у Ловиса Коринта.
Его творческое наследие обогатилось еще на один год. Главным образом в Тироле он расширил палитру, нашел оттенок для гор, который доведет потом до мастерства, рисуя озеро Вальхензее. Но сейчас он пока еще набирается сил. Когда рождественский ужин наконец-то позади и пора раздавать подарки, папа Коринт просит детей еще чуточку потерпеть. Он достает мольберт, подрамник и краски. Шарлотта тоже ненадолго выходит, чтобы поискать Деда Мороза. На самом же деле – чтобы в Деда Мороза переодеться. Затем появляется Дедушка Мороз, то есть Бабушка Мороз, и можно начать раздавать подарки. Но свои Ловис Коринт не распаковывает, а только смотрит, не отрываясь, на холст. Энергичными мазками он воссоздает рождественское дерево, теплым светом на нем горят красные свечи. Рядом видно Томаса: он целиком погрузился в изучение своего нового кукольного театра с красными шторками. Малышка Вилыельмина в белом платьице уже распаковала куклу и тянется к следующему подарку. Шарлотта, слева, все еще в костюме Деда Мороза. В переднем левом углу на картине стоит марципановый торт, еще не надрезанный. Но когда Коринт закончил его рисовать в нежнейших коричневых тонах, он вытирает пальцы о тряпку и отрезает себе кусок.
Иосиф Сталин мерзнет в сибирской ссылке.
Эрнст Юнгер наконец-то добрался до Африки. Свежеиспеченный иностранный легионер сидит с сотоварищами в пыльной палатке в Северной Африке близ Сиди-Бель-Аббес. Вместо бескрайней свободы – одна бесконечная муштра. До полного изнеможения в палящую жару – военные сборы, учения, пробежки. И что заставило его наняться сразу на пять лет? Юнгер вновь пытается сбежать – на этот раз из иностранного легиона. Он прячется в Марокко. Но его хватают и сажают на неделю в гарнизонную тюрьму. Как-то он себе совсем иначе все представлял в Африке. И вот 13 декабря посыльный доставляет ему телеграмму: «ГОРОД РЕБУРГ, ОТПРАВЛЕНО 12:06 ЧАСОВ. ФРАНЦУЗСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО РАСПОРЯДИЛОСЬ
ТВОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ СФОТОГРАФИРУЙСЯ ЮНГЕР». После дипломатического вмешательства отец Юнгера добился его освобождения и возвращения. 20 декабря Эрнст Юнгер покидает штаб иностранного легиона в Северной Африке, в его увольнительном листе значится: «Возражение отца на основании несовершеннолетия». Загорелый, пристыженный, сконфуженный, Юнгер отправляется поездом в долгий обратный путь от Марселя до Бад-Ребурга. На Рождество он возвращается в родительский дом. Так что сочельник он проводит не под звездным африканским небом, а под рождественской елкой, несколькими днями ранее срубленной в ребургском лесу. Подают карпа. Юнгер обещает отцу усердно готовиться к окончанию школы. Затем он приносит извинения и отправляется спать. Перед сном он больше не читает «Тайны черного континента».
Эмиль Нольде добрался до цели своих мечтаний. 3 декабря, спустя два месяца после отъезда, он с женой Адой и экспедиционным обществом проезжает на пароходе «Принц Вальдемар» компании «Северогерманский Ллойд» мимо островов Палау. На маленьком западно-каролинском острове Яп случается первый контакт с туземцами, которые швартуют свои лодки к их теплоходу и поднимаются на борт. Затем путь продолжается к экватору, они также проплывают мимо острова Германской Новой Гвинеи, на котором Август Энгельгардт основал свою империю. У немецкого реформатора жизни, к тому моменту успевшего основательно исхудать, здесь набитая книгами хижина на пляже и толпа адептов его кокосовой религии. Кокосовый орех он принимает за божественный плод (потому что он растет так высоко) и проповедует, что люди смогут выздороветь, только если будут питаться исключительно молоком и мякотью кокоса. Он любит этот чудесный божественный треск в момент, когда кокосовый орех раскалывается.
Нольде в эти дни тоже ест много кокосовых орехов, но ему их мало, каждый раз ему нужна свежая куриная тушка. 13 декабря экспедиция добирается до Рабаула, столицы протектората Новой Померании [53] . Там к каждому приставляется туземный бой. Тули и Матам – так зовут двух мальчиков, которые заботятся об Эмиле и Аде. Чтобы все смогли акклиматизироваться, группа на четыре недели остается на небольшом холме, возвышающимся над Рабалом, под названием Наманула, где располагается в отстроенной, но еще не используемой колониальной больнице. Спустя недели ожидания Нольде охватывает жажда творчества. Он берет бумагу для акварелей, наливает в чашку немного речной воды и рисует с раннего утра и до позднего вечера: сперва Матама и Тули, потом хижины туземцев, женщин, детей, покой, пальмы. Также он изготавливает деревянное клише и вырезает на дереве обоих мальчиков. Видны тончайшие линии глаз и ушей на темных головах, можно узнать особенный нос Тули и выступающую верхнюю губу Матама, на заднем фоне разбухает тихоокеанская растительность.
53
Новой Померанией остров назывался в период с 1884 до 1920 гг., пока не был переименован обратно в Новую Британию
Но Эмиль Нольде не только очарован, но и отрезвлен. Здесь, в Палау, больше нет нетронутых южных островов, которые некогда рисовал Поль Гоген и воспевали европейские поэты. Колониальные туземцы печальным образом европеизированы, «их упрямство сломлено, волосы коротко острижены», как он пишет. Всех их привозят в Рабаул, чтобы обучить немецкому или английскому, а потом возвращают в родные деревни, дабы в будущем они работали переводчиками для туристов. На лодке Нольде отправляется к полуострову Газели, где надеется еще обнаружить исконные структуры жизни – он видит, что встретился с культурой в момент ее заката, и воспринимает свои акварели как фиксацию ее следов. Он ищет рай во вспыхивающих красно-розовым цветах бугенвилий и гибискуса и в голых телах туземцев. Но на лицах Нольде обнаруживает ужасающую апатию. Вместо изначальной радости жизни его картины с южных островов повествуют о серьезности модерна. На далекую родину он пишет: «Я рисую, пишу и пытаюсь удержать что-то от первобытной сущности. Что-то, может статься, удалось, в любом случае мне кажется, что мои картины туземцев и некоторые акварели настолько правдивы и грубы, что их невозможно будет повесить в парфюмированных салонах».
В Новой Померании в этом декабре он создает дюжины акварелей, меланхоличные этюды, изображающие агонию сломленной европейским натиском культуры. Матери и дети жмутся друг к другу, словно на тонущем корабле. Вот он какой, этот рай, о котором он мечтал столько лет и к которому ехал шестьдесят тягостных дней.
23 декабря почтовым теплоходом из Рабаула Нольде отправляет своему другу и спонсору Гансу Феру в Халле двести пятнадцать рисунков и акварелей. 24 декабря Эмиль Нольде пишет в дневнике, как сильно ему не хватает белого Рождества, потрескивания поленьев в камине и наряженной елки: «Практически невозможно было ощутить рождественское настроение, при таком-то тепле. Через моря и континенты наши мысли переносились в родные дома в Германии, где мерцали горящие свечи. На рождественский стол я поставил свои фигурки, которые во время морского перехода вырезал карманным ножом».
В 52-м номере «Шаубюне» от 25 декабря выходит стихотворение «Рождество в большом городе» Курта Тухольского под псевдонимом Теобальд Тигер. Рождество в нем представлено бюргерской постановкой, в которой у людей вместо чувств остались одни лишь роли:
Рождество в большом городе (…)Грядет Младенец! Мы у граммофонас надеждой кроткой тихо чуда ждем.Грядет Младенец! Верим непреклонно,что куклу, книжку, галстук обретем.Милейший бюргер у своих встречает —за карпом, у стола, под вечерок.Ему так хорошо, он восклицает:«Чичастлив, кто чичас не одинок!»Болтает о «рождественской погоде»,неважно, дождь идет там или снег.Он знает, кто и что сегодня в моде,читать газеты будет он вовек.Так сходит счастье на юдоль земную.Судачат, будто ангел пролетел.Весь мир подобен этому буржую…«Весь мир – игра. Кто понял, тот прозрел». [54]54
Пер. с нем. С. Городецкого