1917 год. Распад

Айрапетов Олег Рудольфович

Утром 2 (15) марта 1917 г. Рузский нанес императору второй визит. С собой он взял ленты переговоров с Петроградом и Могилевым⁶². На доклад Рузский отправился в сопровождении генералов С. С. Савича и Ю. Н. Данилова. За обедом Рузский сказал, что император не верит ему, и попросил сопровождать его генералов С. С. Саввича и Ю. Н. Данилова⁶³. После завершения доклада главнокомандующего фронтом они подтвердили мнение, высказанное старшими военачальниками в телеграммах, переданных из Ставки. Приблизительно в 16:00 в Могилев и Петроград были отправлены телеграммы о согласии Николая II на отречение⁶⁴. Именно после этой беседы, по мнению Рузского, произошел перелом: телеграммы высшего генералитета сыграли решающую

роль⁶⁵.

После отречения. Первые дни

Главнокомандующий фронтом не ошибался. 2 (15) марта 1917 г., в четверг, император записал в своем дневнике: «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц. – дем. партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2^ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг… Кругом измена и трусость, и обман!»¹

В 17:18 Клембовский из Ставки отправил командующим войсками Московского, Казанского, Иркутского, Приамурского, Одесского военных округов и наказному атаману Войска Донского следующую телеграмму: «Ожидается разрешение на опубликование Высочайшего акта, долженствующего успокоить население. Временным правительством в Петрограде принимаются меры для водворения порядка в столице. В Москве наступило успокоение. Наштаверх просит принять все необходимые меры для избежания эксцессов и выражает уверенность, что войска вверенного Вам округа будут вполне спокойны»². Клембовский имел в виду проект Манифеста о передаче трона Алексею при регентстве Михаила Александровича, в котором имелся следующий пассаж: «Заповедуем Сыну Нашему, а равно на время его совершеннолетия Его Правителю Империи править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены». Этот текст был отправлен в Псков Данилову Алексеевым в 19:40³.

Фактически, как верно отмечает Е. И. Мартынов, решение об отречении было принято Николаем II по требованию высших начальников армии раньше, чем такое требование было предъявлено ему Временным комитетом

Государственной думы. Именно поэтому, узнав о выезде из Петрограда Шульгина и Гучкова, император потребовал текст своего отречения назад, на что получил отказ⁴. Кандидатура ненавистного Гучкова была особенно неприятна Николаю II, но выбора у него уже не было. Лидер октябристов не скрывал своего торжества и еще 1 (14) августа публично заявил, что планирует ехать в Псков для предъявления императору акта об отречении, а на вопрос, что делать, если тот откажется его подписать, ответил: «Божья воля. Волны народного гнева смоют династию»⁵.

Таково было настроение этого момента. «Неизбежное свершилось, – гласила передовица «Русских Ведомостей» от 2 (15) марта. – Гром грянул. Когда политика, справедливо названная “диктатурой безумия” и поставившая своей целью не спасение России, а сохранение губящего Россию порядка безответственного управления, поставила страну на край пропасти, инстинкт народного самосохранения с неудержимой силой проложил себе дорогу. Когда всем стало ясно, что никакими усилиями нельзя постепенно распутать гордиев узел, завязанный темными силами и затягивавшийся все туже мертвой петлей на горле страны, поднялся меч, чтобы рассечь этот узел… В столкновении правительства со страной вмешалась та сила, в которую народ вложил сейчас цвет своей жизненной мощи – вмешалась армия. Петроград в короткое время оказался в руках вооруженных сил, восставших против старого правительства, но признавших власть и права Думы. Временный комитет из лидеров думских фракций взял на себя заботы по сохранению порядка и руководство важнейшими отраслями управления»⁶.

В этом изложении легко угадываются

черты, какими хотели наделить переворот его организаторы. Они еще не понимали того, что произошла революция, контролировать которую они будут не в силах. Им еще верилось или хотелось верить, что права Думы на руководство страной не подлежат сомнению. Делегация победителей выехала с Варшавского вокзала Петрограда 2 (15) марта в 15:00. Препятствий не было: железнодорожные служащие подчинялись и оказывали полную поддержку. Эшелон состоял из паровоза и одного вагона и по пути задержался дважды – в Гатчине, где думцы безрезультативно ждали встречи с Н. И. Ивановым (его эшелон все еще стоял около станции Вырица), и в Луге, где толпы солдат и жителей города попросили Гучкова выступить. После того как он обратился к ним с приветственной речью, поезд продолжил свое движение и прибыл на станцию Псков примерно в 22:00⁷. Делегаты Думы приехали вместе с красногвардейцами, украшенными красными бантами, и привезли с собой в Псков «Известия Совета рабочих депутатов»⁸.

В разговоре с Николаем Гучков не церемонился: вошедший в вагон Рузский застал момент, когда посланец Петрограда рассказывал о том, как на сторону революции перешел гарнизон. Особенное впечатление произвел рассказ о том, как это сделал его конвой. «На вопрос царя, что ему теперь делать, – вспоминал генерал, – Гучков тоном, не допускающим двух решений, заявил: – Вам надо отречься от престола»⁹. Возможно, Рузский сгустил краски: в ожидании делегации Временного комитета Государственной думы Николай II все больше стал склоняться к мысли об отречении за себя и сына. Именно к этой версии и был сведен подписанный им в конечном итоге документ¹⁰.

В любом случае отказ монарха от короны был уже предопределен. Главнокомандующий Северным фронтом имел основания для того, чтобы заявить потом: «Я сделал все, чтобы отречение и все сопутствовавшее этому прошло гладко»¹¹. В начале первого часа ночи 3 (16) марта Гучков и Шульгин информировали Алексеева (с просьбой передать эту информацию Родзянко) об отречении в пользу Михаила и о назначении главой правительства князя Г Е. Львова, а Верховным главнокомандующим – великого князя Николая Николаевича (младшего)¹². Таким образом, первые новости о том, что произошло в Пскове, ушли именно в Могилев.

Борисов в цитируемом уже письме пытается доказать, что ни Алексеев, ни он не имели отношения к военному заговору против монарха, но то, как он это делает, скорее приводит если не к обратному выводу, то к подозрениям в неискренности этих оправданий. Так, например, он признается, что присутствовал при составлении Алексеевым телеграмм главнокомандующим фронтами и, читая их позже, до публикации в «Царском вестнике», не находил в них ничего крамольного: «Но тогда, не видя ни в чем измены Алексеева, читал невнимательно, считая себя очевидцем событий»¹³.

Отрекшись, Николай II, сказал генералу Воейкову: «Что мне оставалось делать, когда все Мне изменили? Первый Николаша…» – и показал телеграммы командующих фронтами (генералу Воейкову. – А. О.)»¹⁴. Почему же так очевидно навязывал свою точку зрения императору Алексеев? Судя по всему, его беспокоил только тыл, а доверие, которое генерал питал к «народным представителям», было, судя по всему, абсолютным. Никому в Ставке и в голову не могло прийти, что события затронут основу армии – дисциплину. В 1922 г., вспоминая эти дни, Борисов был более искренен: «Алексеев вошел ко мне в комнату и сказал: “Поздравляю вас с конституционной монархией”. Он был доволен и спокоен за будущее войны, а с нею и всей России. Я спросил: “Отчего не с республикой?” Алексеев ответил: “Для республики у нас нет готовых людей”. Этот ответ Алексеева показывает глубину его государственного взгляда»¹⁵. Сразу же после того, как отречение стало неизбежным, и еще до того, как оно фактически состоялось, военные лихорадочно занялись назначением тех, кто, по их мысли, мог справиться с ситуацией и восстановить порядок.