1917 год. Распад

Айрапетов Олег Рудольфович

В Могилеве между тем решалась судьба экспедиции против мятежного Петрограда. В 21:00 Алексеев связался по аппарату Юза с начальником штаба Северного фронта генералом Ю. Н. Даниловым, потребовав от него посылки частей для энергичной помощи отряду генерала Иванова⁶⁰. Особой активности в выполнении этого приказа штаб фронта не отметился. 27 февраля (12 марта) его генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант В. Г Болдырев записал в своем дневнике: «Вопрос – учуют ли немцы, что мы на целых две дивизии ослабили себя для новой борьбы теперь уже с своим, потерявшим и веру, и терпение народом?»⁶¹ Очевидно, в штабе фронта уже открыто обсуждались последние новости из Ставки и столицы. Неудивительно, что в 22:00 от Рузского в Могилев пришла телеграмма, в которой главнокомандующий фронтом буквально теми же самыми словами поддерживал предложения Родзянко и возражал против применения войск в тылу: «Дерзаю всеподданнейше доложить Вашему Величеству соображения о крайней необходимости принятия срочных мер, которые могли бы успокоить население и вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и свое будущее. Эти меры, принятые

теперь, накануне предстоящего оживления боевой деятельности на фронтах, вольют новые силы в армию и народ для продления дальнейшего упорства в борьбе с врагом. Позволяю себе думать, что при существующих условиях меры репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное удовлетворение»⁶². На следующий день Болдырев констатирует: «Отправление от нас пехоты задерживается недостатком подвижного состава. Так не хотелось бы вовлекать во все это армию! За что еще хотят бороться – за призрак. Ведь кругом тайное и явное сочувствие… Все будет зависеть от того, что удастся сделать г. – ад. Иванову»⁶³.

Сочувствие, о котором писал генерал-квартирмейстер Северного фронта, не было сочувствием императору, который по-прежнему верил в свою армию и торопился в свою столицу. По приказанию Алексеева Кондзеровским был составлен проект предписания генералу Иванову с указанием его полномочий. Во второй половине дня 27 февраля (12 марта), несмотря на высокую температуру, Алексеев несколько раз ходил к императору, стараясь уговорить его уступить требованиям, приходившим из столицы. Около восьми часов вечера в Мариинский дворец приехали великий князь Михаил Александрович и Родзянко. Вместе с Голицыным Родзянко начал уговаривать брата императора объявить себя регентом, принять командование над войсками и назначить князя Львова главой правительства. Михаил Александрович отказался и потребовал известить о разговоре Ставку, что и было сделано⁶⁴. Состоялся разговор по прямому проводу между ним и Алексеевым. Брат императора просил генерала доложить ему, что единственным выходом из сложившегося положения видит срочные уступки – ответственное министерство во главе с князем Львовым. Кроме того, Михаил Алексеевич рекомендовал отложить приезд Николая II в Петроград на несколько дней⁶⁵.

Алексеев в ответ пообещал немедленно доложить императору о состоявшемся разговоре и сразу же ответить о принятом им решении. Великий князь остался ждать ответа у аппарата⁶⁶. «Государь выслушал, – свидетельствовал генерал-квартирмейстер Ставки, – и сказал начальнику штаба, чтобы он передал Великому Князю, что Государь его благодарит за совет, но что он знает, как надо поступить»⁶⁷. Все изменения в составе правительства были отложены до приезда императора в Царское Село. Алексеев сообщил Михаилу Александровичу о том, что его предложения отвергнуты и что на следующий день император намеревается сам направиться в столицу, куда будут направлены также 4 пехотных и 4 кавалерийских полка. От себя Наштаверх добавил сочувствие предложенному проекту и попросил великого князя «настойчиво поддержать» их при личном докладе на Высочайшее Имя⁶⁸. Со своей стороны Алексеев пообещал снова доложить об этих предложениях монарху⁶⁹. Итак, Алексеев несколько раз просил Николая II не покидать Могилев. По мнению генерала, эта поездка была опасной. В этот момент Наштверх склонялся к посылке сильной карательной экспедиции. Лукомский, постоянно находившийся при Алексееве, считал, что поездка в Царское Село абсолютно бессмысленна. В лучшем случае смысл имела бы поездка в Особую армию, где были сосредоточены лучшие гвардейские части. Однако император боялся за свою семью⁷⁰.

Вечером генерал повторил свои попытки. Вслед за разговором с Михаилом Александровичем последовала телеграмма от председателя Совета министров. Голицын просил пойти на те же уступки и немедленно распустить собственное правительство. Больной Алексеев поначалу хотел отправить эту телеграмму к Николаю II с дежурным офицером, но потом передумал и по совету Лукомского пошел сам. Разговор не состоялся: император был очень недоволен и не захотел продолжать обсуждение этого вопроса⁷¹. По свидетельству Лукомского, к 9 часам вечера Алексееву вроде бы удалось уговорить императора не покидать Ставку, но на ответственное министерство монарх не соглашался. «На коленях умолял Его Величество», – сказал он (Алексеев. – А. О.), грустно качая головой, возвратившись из дворца: «не согласен»⁷². Когда сразу же после февральских событий император узнал об этих словах Алексеева, то он был очень удивлен, и сказал, что Алексеев действительно говорил с ним об ответственном министерстве, но, конечно, не стоя на коленях. «Что же касается отъезда из Ставки, то такого совета Государь от Алексеева не слыхал»⁷³.

Поезд императора в движении. Борьба вокруг

Литерные поезда были подготовлены к 23:00, но с выездом из Могилева возникли проблемы. Генерал-квартирмейстер Ставки считал невозможным отправку поездов до 6:00 28 февраля (13 марта) без предварительной подготовки¹. Тем не менее в 12 часов ночи император проследовал на вокзал. Для многих это было неожиданно и в штабе сразу же поползли слухи об отречении Николая II в пользу великого князя Михаила Александровича: «Ставка была ошеломлена в полном смысле этого слова»². На станции, уже в своем поезде, император принял с докладом Н. И. Иванова, дав ему фактически диктаторские полномочия: члены правительства обязаны были «беспрекословно» выполнять все требования генерала³. Но чем ближе была минута отправления, тем менее Николай II был уверен в успехе своей экспедиции.

Ряд сотрудников Ставки – прежде всего Бубнов и Базили – в частных разговорах убеждали его в том, что самая важная задача момента заключается в опасности гражданской войны, которую надо избежать любой ценой⁴. Можно сказать, что он вообще не торопился с отъездом, понимая, что выделенного ему батальона до подхода войск с фронта будет недостаточно для выполнения поставленной задачи. Кроме того, генерал понимал, что в случае если войска останутся лояльными, то, как он сказал позже, «можно… десятки тысяч положить»⁵. Но в Ставке он мотивировал свою неторопливость нежеланием нарушать график железнодорожного снабжения фронта продовольствием и боеприпасами.

В 5 часов утра 28 февраля (13 марта) императорский поезд отправился из Могилева на Петроград⁶. Его путь шел через Оршу, Вязьму, Лихославль. Вслед за ним отбыл эшелон генерала Иванова, он следовал в направлении на Петроград через станцию Дно. Перед отъездом Иванов говорил по аппарату Юза с Хабаловым: тот уже не контролировал положение в столице⁷. Утром 28 февраля в его распоряжении оставалось около 600 пехотинцев и 500 кавалеристов при 15 пулеметах и 12 орудиях. Снарядов было только 80. Достоверной информации о том, что происходит в городе, не было, ясно было одно – он уже контролируется властями⁸. В отряде Хабалова царило подавленное настроение, генералы начали терять контроль над своими подчиненными⁹. Днем 28 февраля (13 марта) войска, находившиеся в Адмиралтействе, получили просьбу морского министра очистить здание. В случае отказа мятежники обещали обстрелять отряд Хабалова из уже потерянной властями Петропавловской крепости. Его солдаты не имели продовольствия и почти не имели боеприпасов, пробиться через город, действуя холодным оружием, было явно невозможно, да и Хабалов не верил в успех такого прорыва. В пребывании в здании Адмиралтейства не было уже никакого смысла.

В результате было принято решение разойтись мелкими группами. «Просто разошлись, – говорил Хабалов на допросе, – постепенно, оставив орудия… Сдачи не было. Кому же сдаваться? Сдаться можно было, если бы были войска, а тут кому было сдаться? Сдаться было некому. Но и выйти вооруженными, так как стреляли, нельзя было»¹⁰. В 12 часов дня Адмиралтейство было очищено¹¹. Оставшиеся в здании старшие офицеры и генералы собрались на 3-м этаже, в чайной, ожидая своей участи. Здесь они и были арестованы¹². Бывшего командующего Петроградским округом задержала толпа нижних чинов, перешедших на сторону революции, которые осматривали последний оплот правительства¹³.

Так как император отдал распоряжение о подчинении всех министров Иванову, назначенному главнокомандующим Петроградским военным округом, то Николай Иудович просил проверить точность этого распоряжения, сделанного устно, по телеграфу. Алексеев ответил, что в этом нет необходимости, однако распоряжение Николая II фактически не выполнил. Начальник штаба смог известить об этом только военного министра. Алексеев предоставил Иванову исключительно полномочия введения военно-полевого суда. Иванов не стал настаивать, так как на следующий день надеялся встретиться с императором в Царском Селе¹⁴. Днем император распорядился выделить в его распоряжение наиболее надежный батальон крепостной артиллерии Выборга и два таких же батальона из Кронштадта¹⁵. В 15:00 поезд Николая II был в Вязьме, в 21:27 – в Лихославле. К утру он надеялся быть в Царском Селе. Но на станции Малая Вишера была получена информация, что близлежащие станции – Любань и Тосно – заняты революционными войсками, имевшими на вооружении пулеметы. Поезд повернул на Старую Руссу: чем дальше от столицы, тем более спокойной была обстановка. Встретившийся поезду воинский эшелон, следовавший на фронт, приветствовал поезд императора гимном и криками «Ура!»¹⁶.

В отсутствие Верховного главнокомандующего абсолютный контроль за передвижением войск по существующему положению перешел к его начальнику штаба. 12 марта Генбери-Вилльямс отметил в своем дневнике: «Говорят, что Алексеев сделал все, чтобы убедить императора не распускать Думу и дать “правительству свободу действий, обращаться мягко с некоторыми частями”, которые восстали и отказались арестовать тех, кто принял участие в забастовках, но его убеждения были бесполезными, а Император, как говорят, был убежден в необходимости сохранения власти в своих руках. Этим утром, хотя ситуация здесь остается спокойной, по-прежнему приходят сообщения, и в воздухе чувствуется серьезная напряженность»¹⁷. На самом деле спокойствие было мнимым: оснований для волнений было уже достаточно.

Утром 28 февраля (13 марта) с санкции Родзянко член Государственной думы инженер Бубликов с помощью двух офицеров и команды солдат занял здание Министерства путей сообщения и арестовал министра и руководителей министерства¹⁸. Повсюду были расставлены караулы, запуганные служащие поспешили заявить о своей лояльности новым властям¹⁹. Как отмечал сам Бубликов: «Безропотно подчинились старшие, с великой радостью – младшие»²⁰. В качестве комиссара МПС он направил по всем станциям железных дорог телеграмму, подписанную Родзянко и своим именем: «Железнодорожники! Старая власть, создавшая разруху во всех областях государственной жизни, оказалась бессильной. Комитет Государственной думы, взяв в свои руки оборудование новой власти, обращается к вам от имени Отечества: от вас теперь зависит спасение Родины. Движение поездов должно поддерживаться непрерывно с удвоенной энергией. Страна ждет от вас больше, чем исполнения долга – она ждет подвига. Слабость и недостаточность техники на русской сети должны быть покрыты вашей беззаветной энергией, любовью к Родине и сознанием своей роли транспорта для войны и благоустройства тыла»²¹.