1920 год
Шрифт:
Трескотня усиливалась. Стессель приказал сделать разведку по Ришельевской и Пушкинской. Я пошел с несколькими офицерами и молодежью по Пушкинской. Развернулись в цепь. Мальчики несколько путали, но держались смело. С Дерибасовской стали долетать пули. Тут поднялся крик:
– Из окон стреляют
Я приказал им укрыться и стал присматриваться.
У окон действительно появились какие-то дымки - в верхних этажах. Я начал соображать: почему дымки при бездымном порохе? И почему дымки там, где окна закрыты? И скоро понял, в чем дело.
Эти дымки производили
Мы не успели "вступить в бой", как пришло приказание оттянуться.
Вернувшись к Ланжероновскому спуску, мы увидели, , что уже никого нет.
"Главные силы" отступили в порт.
На что собственно рассчитывали, мы хорошенько, не знали: должно быть, на посадку на пароходы. Словом, мы отошли вместе с прочими.
В порту была каша. Куда-то тянулись части, повозки, отдельные люди, публика в нелепой смеси
имен и лиц, племен, наречий, состояний.
Где-то, кого-то, куда-то, почему-то не пускали юнкера.
Потом пустили.
В общем, мы очутились на том молу, который ведет к маяку. Другими словами, больше деваться было некуда: с трех сторон вода, с четвертой мятущаяся каша людей, повозок, лошадей, орудий, броневиков, автомобилей.
Мы расположились чего-то ждать около каменных сараев. Так выжидательно бессмысленно продолжалось некоторое время. Очевидно столько времени, сколько большевикам понадобилось, чтобы установить пулеметы к Александровском парке и вообще на высотах, окружающих порт. Мы поняли, что это сделано, когда, они стали обстреливать нас. Люди бросились за каменные сараи. Какой-то броневик поднял трескотню с нашей стороны. Эта наша трескотня была в высшей степени неприятная: сознаюсь, мои нервы не созданы для такого шума. Большевики стреляли плохо. Они могли бы, выражаясь по старозаветному, "залить нас свинцом", но в общем ранили несколько человек. Однако, этого было совершенно достаточно, чтобы все пароходы "драпанули в два счета" в море.
В это время среди горсточки людей, дошедших до последнего предела и жавшихся к каменным сараям на молу, родилось, наконец, то, чего столько времени ожидали, - инстинкт сопротивления.
Вдруг вырвались какие-то люди, насколько помню, это были даже не офицеры, а солдаты-драгуны. Они, неистово жестикулируя, стали кричать, яростно кого-то упрекая:
– Ну что же, господа! Еще долго так будете? Куда еще? Море кругом! Дальше не пойдете, нет! Так что, вот так и пропадем? Пойдем, трам-тарарам, выбьем их, трам-тарарам, с их пулеметами к трам-тарарамной матери!.. Идем!!
Хотя эта речь была брошена к толпе, почти наполовину состоявшей из женщин, детей и никчемников, однако,
Я пошел "выгонять". Это было дело скучное и противное. Приходилось торговаться и спорить с офицерами всяких чинов, утверждавшими, что они "больны", или что-нибудь в этом роде.
Скоро мне надоели эти обязанности "особого назначения", и вместе с теми, кого удалось вытащить, я двинулся по молу по направлению высот.
По дороге к нам присоединялись еще какие-то люди, а во главе всех очутился полковник Мамонтов. Он неистово кого-то ругал и показывал кулак Одессе. Удивительно, что это не было смешно, а, наоборот, производило впечатление чего-то подбадривающего.
Большевистские пулеметы в это время замолчали, точно испугались того решительного вида, с которым наша горсточка быстро двигалась по молу. На, самом деле это было не так. Драгуны, побежавшие раньше нас, уже были на высотах - большевики отступили еще перед ними. Но там что-то еще происходило, потому что навстречу нам бежали люди, которые неистово нас торопили, требуя помощи. Мы пустились бегом и стали подниматься по какой-то лестнице. Я помню, что у меня была только одна мысль - не задохнуться к концу ступеней...
Наверху, в парке, среди его редких деревьев двигались какие-то цепи, по-видимому, без всякого руководства. Я со своей горсточкой взял почему-то вправо, но мог с тем же успехом взять и влево. Мы прошли парк, при чем нас все время уверяли, что большевики "идут", но увидеть их я никак не мог. Таким образом, мы вышли на Маразлиевскую, с ее большими домами и шикарными подъездами. Из какой-то поперечной улицы будто бы стреляли. По крайней мере, на углу столпилась горсточка наших и не решалась перейти улицу. Кто-то упорно утверждал, что они засели в таких-то окнах и оттуда палят. Это всегда бывает в таких случаях.
Основное правило - не верить очевидцам в бою, ибо людям мерещится бог знает что. На самом деле никого в переулке не оказалось, и когда это стало ясным, все двинулись гурьбой за нами. Однако еще через поворот, наконец, мы "вошли в соприкосновение с противником". Оттуда действительно постреливали. В это время около меня образовалась горсточка людей, которые почти все были мне незнакомы, но почему-то исполняли мои приказания. Я поставил одного из них на самом углу, а остальных спрятал вдоль стенки. Этому одному передавали заряженные винтовки, и он открыл пальбу. С колена, спокойно, на мушку. Это возымело действие. Какие-то черные фигуры, которые копошились через несколько кварталов, побежали и исчезли в боковых улицах.