1928 год: ликвидировать ликвидаторов
Шрифт:
Молодая женщина с хнычущим ребенком на руках, завернутым в пеленку, бесцеремонно уселась на диван рядом и просто сказала:
— Я увидела свет под дверью и поняла, что ты не спишь. Подержи нашего малыша. Рудик проснулся, потому что есть хочет.
И она протянула мне, то есть ему, Менжинскому, полугодовалого младенца. От ребенка приятно пахло молоком. Вячеслав прижал его к груди, почувствовав тепло. И я, конечно, тоже почувствовал. Ведь теперь я чувствовал все, что и он. Похоже, моя трансформация проходила вполне успешно. А молоденькая мама, между тем, выпростав левую руку из ночной рубашки, спустила широкий ворот, обнажив пухлую грудь, после чего тут же отобрала сына и засунула ему в рот свой большой багровый сосок. И младенец начал причмокивать с довольным выражением на крошечном розовом личике. Семейная идиллия, да и только.
Глядя на чужую жизнь глазами главы семьи и хозяина квартиры, я решил на время затихнуть, чтобы не мешать. И без того уже чувствовал себя совсем неловко, «третьим лишним». Менжинский поднялся, преодолевая болевые ощущения. Но, он терпел и не показывал виду, что спина сильно болит, а только улыбнулся молодой жене, пройдя вместе с ней в соседнюю комнату, чтобы помочь уложить малыша в кроватку. Круглые простенькие часы на потертом комоде показывали почти два часа. Судя по темноте за окном в детской, снаружи была ночь.
Когда супруги уложили младенца, пришлось мне, конечно, идти вместе с ними и в их спальню. А, с другой стороны, чего уже стесняться, раз сделался я второй личностью Менжинского? Раз уж у него, то есть у меня, есть хорошенькая молодая жена, то почему бы и не воспользоваться этим обстоятельством? А наше тело с Менжинским, как вскоре выяснилось, еще даже на что-то годилось в постели, несмотря на все его болячки.
Вот только я пока не мог сказать, что это тело, в которое неизвестные экспериментаторы подселили мое сознание, слушается меня. За время после внедрения я уже вполне мог своей волей блокировать движения, но хозяином положения пока все-таки оставался Вячеслав. Впрочем, я сознательно не усиливал напор собственной личности, стараясь изучить не только самого Менжинского, но и его окружение. Ведь я не очень хорошо знал историю этого времени. Тем более, закулисные политические интриги и расклады внутри конторы ОГПУ.
Вроде бы и не так далеко закинули меня вглубь времени. 1928 год все-таки, а не средневековье какое-нибудь. Люди, опять же, на русском языке общаются. Да и советская Москва вокруг. Реалии все знакомые, во всяком случае, по книгам и фильмам, да и от своих собственных предков об этом периоде истории знаю кое-что, как и любой человек, родившийся в СССР во второй половине 20 века. Даже кое-какие события за этот 28-й год помню. Троцкого, кстати, совсем скоро выслать должны в ссылку. В Алма-Ату, что ли? Не помню точно. Но, это неважно, куда его поначалу сослали прежде, чем за границу выгнали. Главное, что борьба с троцкистами серьезная пошла в стране.
Большевики в этом году примут решение по экономическому развитию. Сталин будет продвигать коллективизацию и тяжелую промышленность. А, кажется, Бухарин и Рыков заступятся за крестьян и за продолжение НЭПа. За что потом поплатятся, разумеется. Еще почему-то мне вспоминался итальянец Умберто Нобиле, отправившийся на дирижабле в Арктику и потерпевший там катастрофу в этом году. Ну и начало Первой пятилетки, разумеется. Вот, пожалуй, и все мои знания о 1928-м. Может за свою прошлую жизнь еще что-то читал, слышал и смотрел о событиях этого года, но не запомнил. Не обладаю я ни феноменальной эрудицией, ни фотографической памятью, да и не историк по профессии.
И я совершенно искренне пытался тогда довести до того непонятного экспериментатора, что самый обыкновенный и заурядный. Но, он почему-то решил иначе. Впрочем, ему виднее, раз подобные эксперименты проворачивает. А раз он такой прозорливый, значит, должна мне представиться возможность повлиять на события. Ведь экспериментатор хочет именно этого, потому и закинул меня внутрь одной из фигур, обладающих реальной властью. Что само по себе для меня, разумеется, гораздо лучше, чем начать вторую жизнь каким-нибудь дворником, рабочим на конвейере или рядовым красноармейцем. Впрочем, простые люди вряд ли могут сильно повлиять на ход истории. А вот Менжинский может. Даже уже тем, хотя бы, если проживет не до 1934-го, а подольше на десяток лет.
Так что возможности у меня будут. Только дров бы не наломать. Возбудить какие-либо подозрения у родственников, знакомых и коллег Вячеслава Менжинского раньше времени мне совсем не хотелось. Прежде, чем встревать в события, надо было сначала разобраться в здешних делах и раскладах. Потому, решил для себя, что влияние с моей стороны на его личность следовало производить аккуратно и постепенно. Утвердившись в этих мыслях, я спокойно заснул вместе с Менжинским. Ведь я теперь поселился в его голове.
Пока спал, видел сон. А, может, не совсем сон. Тот самый невидимый экспериментатор говорил мне, что трансформация пока происходит штатно, без побочных явлений. И он снова объяснял мне, что этот эксперимент очень важен для будущего всего человечества. Потому я должен быть внимательным и осторожным в своих действиях. Но, я не дослушал его, потому что Менжинского, а значит и меня, разбудил телефонный звонок. Черный старомодный аппарат звонил на тумбочке, стоящей возле кровати. И громко звонил, зараза. Я, то есть Вячеслав, спросонья рванул трубку и поднес ее к уху, а оттуда прозвучал мужской голос, который сообщил, что автомобиль подан к подъезду. Часы с маятником, висящие на стене в спальне, показывали половину восьмого. Похоже, поспать на этот раз посчастливилось немного подольше, чем обычно.
Буркнув в трубку нечто нечленораздельное, Менжинский вскочил с кровати. Но, боль в спине сразу напомнила о себе, заставив застонать. Супруга, которая тоже проснулась от телефонного звонка, тут же побежала к ребенку, который заплакал. А Вячеслав, покряхтев и кое-как преодолев боль, начал одеваться. И мне с ним впервые предстояло ехать на Лубянку.
Глава 3
Вячеслав быстро собрался, надел темно-серый костюм-тройку, очки, черное пальто, шляпу и лакированные туфли, взял свой кожаный портфель с бумагами, поцеловал жену и спустился. Внизу у подъезда ожидал черный «Паккард». Впрочем, марку машины я знал из памяти Менжинского. Сам же я в таких раритетах с большими колесными арками, переходящими в середине корпуса в длинные и широкие подножки, да еще и с круглыми фарами, торчащими впереди отдельно от кузова, совсем не разбирался. Впрочем, это по отношению к моей прошлой жизни машина выглядела раритетным музейным экспонатом, а в 1928-м году подобный автомобиль был самым обыкновенным. Ведь для правительственного автопарка, в том числе и для гаража ОГПУ, машины заказывались за границей.
Водитель, коренастый служака средних лет в гражданской одежде и в самой обыкновенной кепке вышел из машины, чтобы поздороваться с начальником и распахнуть перед ним дверь. Он никак не выказал недовольства, что пришлось дожидаться начальника не меньше двадцати минут. Понятное дело, начальство никогда не опаздывает, оно лишь задерживается. Тем более, такое высокое начальство, каким был Менжинский.
Вживаясь в него второй личностью, я все больше утверждался в мысли, что выбор моих экспериментаторов, в сущности, правильный. Мало было в СССР конца двадцатых годов людей, обладающих подобной властью, да еще и пользующихся таким авторитетом. А Менжинского высоко ценил сам Сталин, доверяя ему даже в той подковерной партийной грызне за власть, которая шла на самом верху между фракциями самого Сталина и Троцкого. И Менжинский в этой борьбе уже проявил свой выбор, публично порицая и преследуя троцкистов. После публичных заявлений и принятых мер, всем высшим партийным функционерам стало ясно, что в своей деятельности Вячеслав Рудольфович ориентируется именно на указания вождя, выполняя все поручения так, как того хочет Иосиф Виссарионович, исключительно в его интересах.