1937. АнтиТеррор Сталина
Шрифт:
Сталин не доверял вернувшимся в партию оппозиционерам. Идейно они теперь были ближе. Но что будет завтра, когда потребуется новый крутой поворот. Их фракция будет решать — поддерживать Сталина или голосовать против него. Они каются, но это неискренне. В 1928 г. Сталин говорил Зиновьеву: «Вам…вредят даже не столько принципиальные ошибки, сколько… непрямодушие…»1 Сталин уже понял, что ошибки совершал Бухарин, а не Зиновьев. Но вот «непрямодушие», фракционная интрига, исходящая от Зиновьева, мешала его возвращению в руководящую группу, которая теперь должна была строго подчиняться именно Сталину, а не аргументам в споре.
После своей высылки за границу Троцкий жадно искал связей с СССР, с оставшимися там товарищами и единомышленниками (в том числе и теми, кто формально заявил о разрыве с оппозицией). Одна из первых попыток такого рода закончилась трагически.
16 апреля
Троцкий поразил Блюмкина своими прогнозами — советская власть может пасть в ближайшие месяцы: «может быть, Вы меня через 3–4 месяца позовете доклад прочесть на тему «Что делать», но тогда уже будет поздно». [28] В условиях грядущей политической катастрофы «задача состоит в том, чтобы среди элементов коммунистической партии найти такие кадры, которые при смене советского режима какой-нибудь другой системой образуют левую оппозицию пролетариата в условиях этой новой системы, когда теперешняя компартия будет непоправимо скомпрометирована в глазах пролетариата, и что нужно строить нелегальную организацию не только для сегодняшнего, но и для завтрашнего дня». Троцкий считал, что для создания новой коммунистической партии в будущей России ситуация лучше, чем в дореволюционной, так как «до революции нельзя было найти такое огромное количество сочувствующих элементов, могущих быть использованными для работы в порах самого правительственного аппарата». [29] Однако связей с СССР у Троцкого не было, и Блюмкин с его возможностями казался в этом отношении настоящей находкой.
28
Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. М» 2003. С. 199.
29
Там же. С. 199–200.
Троцкий передал с Блюмкиным литературу (как выяснилось, она уже попадала в СССР и другими путями) и письма своим сторонникам в Москву. Сразу передать письма по адресу Блюмкин не смог или не захотел (в своих показаниях он утверждает, что колебался, но так ли было на самом деле — неизвестно). За советом он в октябре отправился к Радеку. Показания Блюмкина о поведении Радека противоречивы. С одной стороны, Радек рекомендовал Блюмкину во всем признаться. С другой стороны — вместе со Смилгой они стали втягивать Блюмкина «в какую-то новую фракционную игру». Это можно понять так, что бывшие троцкисты решили действовать без контактов с Троцким, прогнозы которого не очень-то оправдывались. Тем более, что связи с ним могли скомпрометировать левых в СССР.
Оказавшись в такой сложной ситуации, Блюмкин не нашел ничего лучшего, как посоветоваться «с большим другом» — сотрудницей ИНО ОГПУ Горской, которая и выдала его начальству с головой. 15 октября Блюмкин был арестован.
В своих показаниях, желая доказать свое раскаяние, Блюмкин признал, что «ГПУ знало мои шатания. Я должен сказать, что тт. Менжинский, Трилиссер и Ягода обнаружили очень большую терпимость и готовность помочь мне кончить с моими шатаниями». [30] Учитывая, что «терпимость» не покончила с «шатаниями», это была неважная характеристика Ягоды и Трилиссера в глазах Сталина. Говоря о своих связях с оппозицией, Блюмкин вдруг упоминает Агранова, Артузова и Дерибаса, которые должны подтвердить его алиби в вопросах утечки информации. На что он намекает? В тот момент это не имело последствий для карьеры упомянутых руководителей ОГПУ, но «осадок остался».
30
'Там же. С. 193.
В своих показаниях Блюмкин намекает руководству ОГПУ на возможность двойной игры с Троцким через него, пытается доказать свое искреннее раскаяние «перед партией». Но на полях рассуждений Блюмкина о его искренности Сталин написал «Ха-ха-ха». [31] Он не собирался сохранять в игре человека, который так часто меняет сторону. В начале ноября Блюмкин был расстрелян.
Расстрел Блюмкина положил первую жертву на алтарь сталинского террора из членов партии коммунистов. Впрочем, сама жертва была специфической — Яков Блюмкин уже имел смертный приговор, вынесенный ему за убийство германского посла Мирбаха еще в 1918 г., при Ленине, когда Блюмкин был не членом компартии, а левым эсером. Так что этот коммунист был «не вполне свой», и партия не содрогнулась, когда он был без лишней огласки расстрелян за связь с Троцким. Причина казни тоже была не столь однозначной. Блюмкин был сотрудником ОГПУ, и использование каналов спецслужб против режима — само по себе тяжкое преступление. Блюмкин «слишком много знал» о геополитических играх СССР в Азии, и после того, как показал себя способным на двойную игру, был опасен именно этим. В своих показаниях Блюмкин делал намеки в адрес своих начальников по части их терпимости или прежних связей с оппозицией. Так что на этой фигуре сошлось несколько факторов, каждый из которых, может быть, и не потянул бы на «вышку», но по совокупности заслуг закончился расстрелом. Во всяком случае, до убийства Кирова это была единственная казнь коммуниста, уличенного в троцкизме. Она не остановила попыток Троцкого наладить связи с СССР.
31
Там же. С. 206.
Осколки гражданского общества
Ситуация в стране была поистине революционной. Не хватало только «субъективного фактора», открытой оппозиции. Но после революции 1917–1922 гг. в России остались тысячи людей с политическим опытом, сохранившие связи между собой. Сталин любой ценой стремился предотвратить их выход на политическую арену. Этих людей нужно было не просто изолировать, но и скомпрометировать, чтобы не создалось ореола «мучеников идеи». Этот мотив разгрома идейных лидеров «спецов» был куда более веским, чем компрометация «правых» (собственно, контакты с подследственными «спецами» имели не только правые, но и Куйбышев, и Микоян, и другие соратники Сталина). Сталину незачем было выдумывать оппозицию, документы свидетельствуют скорее об обратном — сталинское ядро верило в нее и видело в ней реальную угрозу.
Стало как-то не принято обсуждать очевидный, казалось бы, вопрос: есть ли дым без огня. Были ли процессы сфальсифицированы полностью, или подсудимые действительно представляли угрозу для режима? Перечитаем под этим углом зрения письмо Якубовича Генеральному прокурору СССР 1967 г. Аргументы Якубовича доказывают лишь его персональную непричастность к вредительству и небрежность подготовки процесса. Так, обвиняемый Иков не вскрыл своих реальных связей, сознавшись лишь в контактах с заграничной делегацией РСДРП. Но ведь именно в этом он обвинялся. Якубович по существу подтвердил в этом пункте правильность обвинения в основном, хотя и не в деталях.
Очевидно, следствие и не интересовали детали. Это объясняет все неувязки. Не было времени исследовать истину во всех нюансах. Выяснив, что группа меньшевиков представляет угрозу режиму, политическое руководство не считало необходимым подтвердить эту «истину» по всем правилам «буржуазной юриспруденции». Нужно было разгромить и скомпрометировать эту группу в короткие сроки и с максимальной убедительностью, которую вызывает у публики покаяние преступника на процессе. При таком методе борьбы с оппозицией необходимо не тщательное и скрупулезное исследование всех обстоятельств дела, а «удары по площадям», аресты периферии оппозиционной группы, выделение среди арестованных тех, кто готов сотрудничать со следствием (значительная часть арестованных не призналась в преступлениях и была осуждена безо всякого процесса коллегией ОГПУ). Если следователи предполагали, что Якубович не виновен в том, что ему приписывают, это еще не значит, что они так думали обо всех подследственных. Якубович мог понадобиться следователям и как инструмент разоблачения врага. Впрочем, о словах следователя мы знаем со слов Якубовича. Он был удобен следователям тем, что не знал толком, как там было у Громана и Кондратьева на самом деле. Он не будет отвлекаться на реальные детали, расходящиеся со схемой следствия. По той же причине было полезно привлекать людей, обвиняемых по более «позорным» статьям и потому готовых дать политические показания.
«Поймав» человека на ведении «контрреволюционной пропаганды» и на обсуждении перспектив крушения коммунистического режима (что уже само по себе считалось тяжким преступлением и могло истолковываться как заговор), следователи добивались сотрудничества в выстраивании собственного сценария обвинения в обмен на жизнь и даже последующую реабилитацию.
С точки зрения юриспруденции такие методы следствия не доказывают ничего — ни виновности, ни невиновности. Якубович утверждает, что на самом деле он непричастен к организациям Громана и Кондратьева. Он ничего не знал о них. Даже если правда — доказывает ли это, что оппозиционных групп не было? В изоляторе из бесед с Иковым Якубович убедился в том, что как минимум Московское бюро РСДРП существовало…