1937
Шрифт:
В резолюции указывалось, что пленум ЦК установил «как минимум»: Бухарин и Рыков знали о террористической, шпионской и диверсионно-вредительской деятельности троцкистского центра и об организации террористических групп их учениками и сторонниками, но скрывали всё это от партии и тем самым «поощряли преступников».
Далее в резолюции перечислялись факты борьбы Бухарина и Рыкова (именуемых по-прежнему «товарищами») «против партии и против самого Ленина как до Октябрьской революции, так и после Октябрьской революции». К таким «фактам» была отнесена дореволюционная полемика Бухарина с Лениным по теоретическим вопросам, а также лживое обвинение Рыкова в том, что он был «против Октябрьской революции». Эти факты, подчёркивалось в резолюции, «с несомненностью говорят о том, что политическое падение тт. Бухарина и Рыкова не является случайностью или неожиданностью» [545].
Резолюция
Тот факт, что ни один из участников пленума, кроме самих обвиняемых, не решился даже воздержаться при голосовании резолюции, не означает, что все они верили в виновность Бухарина и Рыкова. Так, И. А. Пятницкий вскоре после пленума сказал своему сыну, что «Бухарин, конечно, не враг. Он говорил о Бухарине с большой теплотой и ещё большей грустью» [546].
Согласно действовавшему в партии порядку, стенографический отчёт пленума ЦК рассылался в республиканские и областные организации. С учётом этого Бухарин тщательно правил стенограмму своих выступлений, надеясь, что они дойдут до сведения хотя бы партийной верхушки на местах. Однако в стенографический отчёт, разосланный под грифом «Совершенно секретно», материалы первого пункта повестки дня, составлявшие третью часть отчёта, не были включены. Это позволило сталинским приспешникам в выступлениях по итогам пленума представить содержание речей Бухарина и Рыкова в неузнаваемо извращённом виде. Так, в Ленинграде Жданов заявил: «Более позорного, более гнусного, более отвратительного поведения, как вели себя Бухарин и Рыков, я не припомню… С их стороны было заявлено, что мы им не судьи» [547].
Для понимания логики дальнейшего поведения Бухарина в период, отделявший февральско-мартовский пленум от процесса «право-троцкистского блока», важно учитывать не только то, что говорилось на пленуме, но и то, о чём там сознательно умалчивалось. Мы имеем в виду историю с так называемым «Письмом старого большевика», сыгравшую, по-видимому, роковую роль в судьбе Бухарина.
XXVIII
Судьба «Письма старого большевика»
В конце 1936 — начале 1937 года на страницах меньшевистского журнала «Социалистический вестник» появилась статья «Как подготовлялся московский процесс» (с подзаголовком «Из письма старого большевика»). Целью этой публикации было побудить общественное мнение Запада к протесту против массового террора, а для этого — раскрыть западной общественности глаза на причины и фальсифицированный характер первого процесса над старыми большевиками.
Действительным автором статьи, представленной редакцией в качестве письма, тайно присланного из СССР неким старым большевиком, был Б. И. Николаевский, выступавший весной 1936 года посредником на переговорах между II Интернационалом и советской делегацией о покупке архива Маркса и Энгельса. Во время этих переговоров Николаевский часто встречался с Бухариным, входившим в состав советской делегации. О беседах, происходивших при этих встречах, Николаевский впервые рассказал в 1965 году. Непосредственным поводом, побудившим Николаевского предать гласности суждения Бухарина, явилась, по-видимому, публикация в мае этого года рядом западных изданий письма Бухарина «К будущему поколению руководителей партии», текст которого был передан Лариной за рубеж. Можно полагать, что после появления этого документа престарелый Николаевский счёл нужным снять с себя обет молчания, добровольно принятый им ради того, чтобы не повредить оставшимся в живых близким Бухарина, прежде всего самой А. М. Лариной.
Подготавливая в 1936 году к публикации свою статью, Николаевский не мог не предполагать: Сталин имел достаточно агентов за рубежом, чтобы достоверно узнать как о неофициальных беседах с ним Бухарина, так и об имени действительного автора статьи; поэтому подозрения в передаче информации, обнародованной в статье, могли пасть на Бухарина. Исходя из этих соображений, Николаевский не включил в статью некоторые эпизоды, рассказанные Бухариным, чтобы не давать «прямых указаний на него как на источник моей осведомлённости» [548]. Те же цели, по-видимому, преследовала редакция «Социалистического вестника», предваряя публикацию первой части «Письма» в номере, вышедшем 22 декабря 1936 года, следующим сообщением: письмо было получено «перед самой сдачей номера в печать… Размеры письма и позднее получение его лишают нас, к сожалению, всякой возможности напечатать
В своих воспоминаниях А. М. Ларина называет статью «Как подготовлялся московский процесс» заведомой провокацией Николаевского и других меньшевиков, имевшей единственную цель — «выдать Бухарина с головой Сталину». Она решительно отвергает саму мысль о том, что Бухарин мог вести за границей какие-либо беседы политического, тем более оппозиционного характера с Николаевским или каким-нибудь другим меньшевиком, поскольку, по её словам, он продолжал, как и в первые годы революции, считать меньшевиков своими злейшими политическими врагами. Невозможность таких бесед Ларина мотивирует также следующими двумя обстоятельствами. Во-первых, в Москве Бухарину было дано строгое указание: не беседовать наедине с иностранцами и эмигрантами. Во-вторых, она ссылается на «неожиданный приход» Николаевского к Бухарину во время её присутствия в Париже. В ходе этой встречи, по её мнению, произошла единственная беседа Бухарина с Николаевским о положении в СССР.
Эта беседа, как рассказывает Ларина, открылась вопросом Николаевского: «Ну, как там жизнь у вас в Союзе?» Бухарин ответил: «Жизнь прекрасна» и затем стал «с искренним увлечением» развивать эту мысль. При этом «его высказывания отличались от [его] выступлений в печати в последнее время лишь тем, что он не вспоминал многократно Сталина, чего он не мог не делать в Советском Союзе». Когда же Николаевский прервал восторженный рассказ Бухарина вопросом об его оценке коллективизации, Бухарин сказал: «У нас пишут, что я выступал против коллективизации, но это приём, которым пользуются только дешёвые пропагандисты… Теперь, перед лицом наступающего фашизма, я могу сказать „Сталин победил“» [550].
Этот рассказ Лариной полностью вписывается в концепцию её книги, согласно которой после 1929 года «дальнейшую борьбу Николай Иванович считал нужным прекратить. Партия под давлением Сталина пошла по иному пути, отвергнув экономическую концепцию Бухарина. Полезней сплочённости её рядов в сложившейся обстановке Бухарин ничего не находил» [551].
Многочисленные документы, обнародованные в последние годы, свидетельствуют, что Бухарин действительно прекратил с начала 30-х годов всякую оппозиционную деятельность. Однако это не означает, что он оставался безоговорочным конформистом не только на словах, но и в душе. Едва ли можно согласиться и с абсолютной уверенностью Лариной в том, что Бухарин делился с ней, в то время ещё совсем юной женщиной, всей имеющейся у него политической информацией и поверял ей все свои политические настроения.
Думается, что многие суждения, которые были приведены в «Письме старого большевика» и которые, согласно более поздним свидетельствам Николаевского, представляли переложение рассказов Бухарина, отражают действительное содержание бухаринских политических взглядов того времени более адекватно, чем апологетические высказывания, о которых сообщает Ларина. Мы имеем в виду прежде всего рассказ о том, что в конце 1932 года «положение в стране было похоже на положение времён Кронштадтского восстания… в самых широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой завёл страну в тупик: „поссорил партию с мужиком“ — и что спасти положение теперь можно, только устранив Сталина» [552]. Почти дословно повторялись в «Письме» и суждения Бухарина о трагедии насильственной коллективизации: «Ужасы, которыми сопровождались походы на деревню — об этих ужасах вы имеете только слабое представление, а они, эти верхи партии всё время были в курсе всего совершавшегося,— многими из них воспринимались крайне болезненно» [553].
Как вспоминал в 1965 году Николаевский, из рассказов Бухарина он узнал и о «подробностях нападок Рютина на Сталина». Этот факт особенно резко оспаривается Лариной. Отмечая, что в «Письме старого большевика» о содержании «Рютинской платформы» было сказано больше того, о чём сообщалось в советских газетах, и что в «Письме» рассказывалось об обсуждении дела Рютина на заседании Политбюро, она напоминает: в 1932 году Бухарин не был членом Политбюро, а «то, что происходило на заседаниях Политбюро, тем более на особо секретных, не принято было разглашать» [554]. Из такой логики вытекает, что Николаевский мог получить адекватную информацию о рютинской группе только… от члена Политбюро.