1942: Реквием по заградотряду
Шрифт:
Малышев сел на песок, прислонившись спиной к пальме.
Какого вообще черта? Почему он, старший сержант, думает сейчас о судьбе всей страны? Да что там страны – всего мира!
Странное ощущение нереальности вползло в душу Малышева.
И стало от этого старшему сержанту Малышеву тревожно и неуютно. Это, с его точки зрения, убить Гитлера и врезать по немцам в сороковом году или не останавливаться в тридцать девятом на новой границе, а жать дальше и дальше, в Европу. Что, не наваляли бы немцам? Наваляли бы, точно.
Только вот Таубе как на этот вариант посмотрит? Счастлив будет, что наши танки будут утюжить беженцев под Бреслау, а не немецкие под Смоленском? У него наверняка свои пожелания будут по этому поводу. Точно, будут. Вот, как у Малышева.
И тогда нужно радоваться, что База и все эти воронки попали в наши руки. В руки старшего лейтенанта Орлова.
Враги народа такого бы могли наворотить…
Или…
Малышеву стало жарко, а внутри, в желудке, образовался ком льда.
Или уже наворотили враги народа?
Сколько мы в войну потеряли? Потеряем? Миллионы. Двадцать миллионов. Или даже больше.
То есть мы могли сохранить все эти жизни. Могли-могли-могли-могли… А вместо этого… Что вместо этого? Какие-то ящики из прошлого на Базу тащили, какие-то тюки с Базы в прошлое. Деньги у немцев отбиваем, не пленных, а деньги! Не убиваем немцев и даже разведку не ведем…
Как же это так, товарищ старший лейтенант? Объясните мне, товарищ старший лейтенант! Сделайте так, чтобы я понял и поверил вам, товарищ старший лейтенант! Я хочу вам поверить, очень хочу!
Малышев зажмурился и стукнул кулаком по колену.
Ладно, пробормотал старший сержант. Хорошо. Ничего, пробормотал старший сержант. Мы спросим. Чего там – спросим, нам не трудно. И Данила Ефимович все объяснит. Конечно, объяснит, чего там…
И все станет просто и понятно.
Малышев очень хотел, чтобы стало понятно и просто.
И очень боялся, что прав все-таки Никита. И что объяснять Малышеву никто ничего не будет. Попросят поверить. В конце концов, всю жизнь от него только и ждали, что веры.
Небо на востоке посветлело.
Скоро взойдет солнце. И начнется новый день. Последний день отдыха перед операцией.
20 января 2011 года, Харьков
Было очень холодно. Весь мир состоял изо льда и пронизывающего насквозь ветра. Из темноты, ветра и мороза.
И боли.
Боль горела в груди, расползалась по телу жадными языками пламени. Но теплее от этого огня не становилось. Боль и холод дополняли друг друга, заставляли сердце то безумно колотиться, то замереть комком льда.
– Не засыпай, Костя… Не смей спать… – донеслось из темноты.
Это Севка. Это его голос. Он все время повторяет, просит, чтобы Костя не спал.
Хорошо, попытался сказать Костя, но губы отказались повиноваться. Костя облизал их и попытался снова:
– Хорошо…
У него получилось – тихо, еле слышно, но получилось. Севка услышал.
– Ты тут полежи, – сказал Севка. – Я быстро… Я куртку свою тебе подстелю. Здесь ветер поменьше… Ты меня слышишь?
– С-слышу… – прошептал Костя.
– Я быстро. Я тут рядом живу. Только заскочу домой, возьму мобильник…
– Мо-мобильник… – повторил Костя. – Покажешь…
– И подарю. Ты только не засыпай… и запомни… запомни – ты должен сказать только свои имя и фамилию. Только их… Повтори…
– Имя и фамилию…
– Больше ты ничего не помнишь. Ни откуда, ни как сюда попал. Ни что с тобой случилось. Понял?
– …что случилось… – прошептал Костя. – …ни как сюда попал… Только имя и фамилия… Константин Игоревич Шведов… двадцать два года… родился… родился…
– В тысяча девятьсот… сейчас… – Севка запнулся, пытаясь подсчитать, когда же мог родиться Костя. – Две тысячи одиннадцатый минус двадцать два… В двухтысячном – одиннадцать, и минус еще одиннадцать… восемьдесят девять… Ты родился в восемьдесят девятом году, слышишь, Костя?
– Слышу…
– Хорошо. Можешь даже не запоминать дату… Только имя, фамилия…
– Константин… Игоревич… Шведов… – прошептал Костя. – Только это…
– Держись, – Севка провел ладонью по щеке Кости. – Мне нужно пять минут. Всего пять минут… Дождись.
– Я… я дождусь…
Севка исчез.
Я дождусь, подумал Костя. Все будет хорошо… Обидно будет… Обидно будет умереть и так и не глянуть на… на мобильник… и на компьютер… Севка рассказывал… и… и телевизор… кино, опять же… можно сидеть дома на диване и смотреть кино… Обидно будет…
Боль сдавила грудь, сердце трепыхнулось и попыталось остановиться.
– Не сметь, – прошептал Костя. – Я обещал дождаться… Обещал… А обещания нужно держать… Я…
Пуля ударила в грудь не больно. Просто стукнула. На тренировках он получал и сильнее. Ему даже однажды чуть руку не сломали… Вот там было больно, а пуля…
Что-то горячее ткнулось в грудь. Севку он столкнуть в овраг успел, а сам… Пуля… Чертов рыжий Грыша успел нажать на спуск. Удивиться не успел, а нажать…
Костя упал на землю, ему показалось, что воздух закончился… весь воздух на земле… Стало обидно, что воздух закончился так не вовремя. Небо далеко-далеко вверху вдруг покрылось сетью мелких трещин… разом, как от удара…. будто в него тоже попала пуля… в груди, возле сердца, стало горячо… полыхнул огонь… и небо раскололось… превратилось в пыль… в туман…