1991: измена Родине. Кремль против СССР
Шрифт:
Например, его советский период – «Архипелага ГУЛАГ». Эта книга была мощным инструментом воздействия на СССР. Этим инструментом пользовались враги СССР. Что такое «холодная война»? Это тотальная, многоаспектная война. И в этом многоаспектном сражении Солженицын идеологическому и стратегическому противнику дал в руки мощное оружие. Гарпун, который вогнали в затылочную кость Советского Союза, назывался «Архипелаг ГУЛАГ». А гарпунером было ЦРУ. Когда Солженицын вернулся в Россию, он с утра до ночи нас учил. Им пользовались, когда он добивал остатки всего советского, но когда он вышел с критикой либерализма, его отключили от экрана. Поэксплуатировали, а затем выкинули ужасным образом. Поэтому мне кажется, что он умирал невесело. Он умирал в томлении.
– А Ельцин?
– Я думаю, что Ельцин как раз принадлежит к тем людям, которых в глубине дантовской адской полости, внутри этих девяти кругов, грызет совесть… Ельцин, как никто иной, подходит под библейский канон человека, предавшего благодетеля. То есть – худший из возможных грехов. Он предал партию, которая сделала его человеком. Он предал СССР, уничтожил, сгубил. Он открыл врата неприятелю. И он не мог этого не осознавать. Он и горькую пил у себя в Кремле во многом потому, что надо было заливать свою орущую совесть. Мне кажется, он умирал ужасно. Кстати, его и хоронили странно. Я смотрел его отпевание в храме Христа Спасителя, и мне чудилось, что там посреди храма стоит огромный кремовый торт. А внутри этого торта лежит Ельцин. А потом, когда настала пора погребения, его, видимо, с помощью каких-то лопат или лопаток вынимали… Так что Ельцин умирал скверно, недостойно.
– С Горбачевым вы часто разговаривали?
– У нас были пересечения… В этот момент, когда мы с ним встретились, нам было о чем поговорить, кстати. Было какими эмоциями обменяться. Вместо этого, вдруг, ни с того ни с сего Горбачев заговорил со мной о Полозкове. Полозков, мол, развалил коммунистическую партию… Будто мне это было важно! Я уж и забыл, кто такой Полозков. А он вдруг об этом заговорил как-то странно нервически, анормально и немного смешно. Может, этим своим состоянием он меня и загипнотизировал. Это был какой-то шок. Он говорит: «Александр, давай с тобой сложим наши усилия. Кончился период вражды. У нас общий враг. Страна должна быть объединена». Мы чокнулись, и он – о Полозкове… Почему Полозков, а не Гай Юлий Цезарь?
– Горбачева, в отличие от Ельцина, чувство вины за развал страны не мучает?
– Думаю, что нет. Я его спрашивал, он отвечает: я все делал правильно. А на вопрос, что в вашей жизни было главным, он ответил: быть причастным к событиям. Кстати говоря, он отвечал как художник, а не как политик. Он говорил: «Я жил в интересное время».
– Так он же формировал это время…
– Он формировал, или время его формировало… Но так мыслит именно художник. Художник ценит не само качество времени, а свою возможность присутствовать в этом времени. Наблюдать собственную смерть или собственную казнь. Ощущение художника увидеть все и ради этого идти на риски, на компромисс с собственной совестью. Это очень сильное качество, которое отличает художника от нехудожника. Вот Горбачев предстал передо мной как такой Демиург, как художник… Что, конечно, не оправдывает его как суперпредателя, суперзлодея.
Москва, апрель 2009 г.
Юрий Поляков
Поляков Юрий Михайлович – главный редактор «Литературной газеты». Родился 12 ноября 1954 г. в Москве. Работал в Бауманском райкоме комсомола. Советский, российский писатель. Автор «ЧП районного масштаба» и сценария «Ворошиловского стрелка». Лауреат премии Правительства РФ в области печатных СМИ.
– Ваши первые книги и фильмы были исполнены справедливой критики, в том числе и в адрес комсомольской и партийной номенклатуры: «Апофегей», «ЧП районного масштаба»… Но не получилось ли в вашем случае так, как говорил Зиновьев: «Метили в коммунизм, а попали в Россию!»…
– Зиновьев, кстати, после этого заявления печатался только у нас – все либеральные издания от него отвернулись, как и от Солженицына после его «Двести лет вместе», и который тоже публиковался практически только у нас.
– Тем не менее нет ли у вас чувства вины, Юрий Михайлович, что в фундаменте Советского Союза была и ваша трещинка?
– Понимаете, это разные вещи: реальная политика и литература в ее социально-политической ипостаси: у литературы, в принципе, много функций, которая и существует для того, чтобы нащупывать болезненные точки общества. Бомарше же, когда писал свои комедии, ведь не думал, что когда-нибудь в Вандее вырежут миллион человек в результате революции. Писатель, который некритично относится к социуму, в котором он живет, – не писатель, он никому не нужен. Были неуставные отношения в армии – должен был я об этом написать?! Или я должен был, вернувшись из армии, рассказать, что там все по уставу живут?! Вы бы первый меня на смех подняли!
Я выполнял свой профессиональный долг, и я его выполнял честно! А вот политики, которые, опираясь на недовольство общества, которое во многом выражалось и через литературу и искусство, оказались непрофессионалами; они оказались людьми без проекта, без плана! Как можно было начинать реформировать такую огромную страну, не зная, что надо для этого делать. Так что это вина политиков, а не писателей! Хотя, конечно, ощущение того, что я бросил свой камешек в ту лавину, которая снесла советскую цивилизацию, у меня на человеческом уровне есть.
– Как вы относитесь к личности Сталина?
– Вот говорят: почему Сталин, если он был такой государственник в душе и по сути, не закрыл коммунистический проект и формально не восстановил все как при царе-батюшке? Но дело в том, что инерция раскрученного проекта и вовлеченных в него людей такова, что все это сразу остановить невозможно. Все делалось постепенно… Даже для введения такой мелочи, как погоны, нужно было дождаться 1943 года. Если бы Сталин ввел погоны в 1933 году, то мог запросто лишиться своего поста, поскольку погоны были символом белогвардейщины. Сегодня мы имеем аналогичную ситуацию! В маховик, запущенный в 1990-е, вовлечена огромная масса людей, вложены колоссальные средства, в нем существуют огромные связи, в том числе и транснациональные… Китайцам, в отличие от нас, удалось достичь своего успеха прежде всего потому, что они реформировали экономику, а политику не трогали, либерализация экономики шла постепенно, а не методом шоковой терапии. У нас же все сразу стало можно!
– Кто, на ваш взгляд, изначально персонально виноват в сегодняшних невзгодах России?
– У меня был такой случай. Во МХАТе уже лет восемь-девять идет мой спектакль «Контрольный выстрел», который поставил Говорухин. А Говорухин, по крайней мере тогда, дружил с Горбачевым, и пригласил его на мой спектакль. А спектакль был о том, что, собственно, произошло в стране за последние годы: постперестройка, но откуда растут ноги, было понятно. После спектакля Горбачев встречался с актерами и, как всегда, начал «токовать». И вот он что-то мелет-мелет, а я слушаю-слушаю его… а потом тихо спрашиваю Говорухина: «Станислав Сергеевич, как вы думаете, он вообще понимает, что он натворил?!» Ни хрена он не понимает! И это поразительно! Он до сих пор все произошедшее со страной считает естественным процессом. Горбачев до сих пор не понимает, что он натворил!!!
Москва, декабрь 2009 г.
Необходимое послесловие
Ну вот, читатель, ты перелистнул последнюю страницу. Уверен, что ты нашел в книге что-то для себя новое или, по крайней мере, услышал созвучные твоему мнению размышления. Конечно, «Гибель СССР» – не чтиво для отдыха. Хочется верить, что твои интеллектуальные усилия не прошли для тебя даром, а наделили более широким, историческим взглядом на совсем недалекое прошлое нашей великой страны. Надеюсь, я, как автор, был исторически бескомпромиссен в своих суждениях, а это, признаюсь, далось нелегко. Дело в том, что среди героев книги много симпатичных мне людей, жизненный путь которых вызывает у меня уважение и преклонение. Но целью данной книги было показать поведение этих людей в конкретный исторический отрезок времени и по сугубо конкретному поводу. (Правда, и повод был планетарного масштаба.) Поэтому критерием добра и зла в суждениях автора о героях книги, как, наверное, заметил читатель, были не привычные морально-нравственные категории, а только один аспект – как вел себя человек в период развала Советского Союза. Если он был распоследний негодяй, но спасал родину, автор делал его героем, а если не противился гибели СССР, но был при этом душкой, автор выносил ему обвинительный приговор.