1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 1. Апрель-июнь

Мураками Харуки

В двадцать четыре Тамаки вышла замуж за парня на два года старше ее. После свадьбы учебу бросила и о карьере думать перестала: так захотел ее муж. С этим фруктом Аомамэ встречалась только однажды. Сын крупного землевладельца; как она и предполагала, смазливый на вид — и с абсолютно пустыми глазами. Увлекается яхтами. Неглуп, язык подвешен неплохо, но словам не хватает искренности и глубины. Классический выбор бедняжки Тамаки. Но главное — в этом человеке ощущалось что-то зловещее. Аомамэ он не понравился с первого взгляда. И похоже, взаимно.

— Ничего у тебя с ним не выйдет! — рубанула она.

Страшно не хотелось лезть не в свое дело, но все-таки

брак — это брак. Не какой-нибудь летний романчик. Тем более, если дело касается лучшей подруги. Тогда они впервые поругались. Тамаки закатила истерику, Аомамэ очень жестко высказала все, что думает об этом браке. В том числе и то, что говорить совершенно не следовало. На свадьбу Аомамэ не пошла.

Очень скоро, впрочем, они помирились. Вернувшись из свадебного путешествия, Тамаки без всякого предупреждения заявилась к Аомамэ с повинной.

— Не знаю, что на меня нашло, — сказала она. — Но все путешествие я только о тебе и думала.

— Не забивай себе голову, — ответила Аомамэ, — я уже обо всем забыла.

Подруги крепко обнялись и перевели разговор на шутки. Тем не менее после свадьбы они стали видеться реже. Письма друг дружке писали, по телефону болтали. Но выкроить время для встреч замужней Тамаки становилось все тяжелее.

— Столько дел по дому, — извинялась она в телефонную трубку. — Профессия домохозяйки — между прочим, тоже не сахар!

И все-таки в ее напряженном голосе слышалось кое-что еще. А именно — муженек просто не пускал ее на встречи с кем бы то ни было. Жила теперь Тамаки в доме родителей мужа и уходить оттуда надолго уже не могла. Аомамэ в тот дом не пригласили ни разу.

— Семейная жизнь в порядке, — только и повторяла Тамаки. — Муж добрый, и родители его приветливые. По выходным доплываем на яхте аж до острова Эно. Аспирантуру, конечно, пришлось оставить, да и бог с ней. Если б ты знала, какой это прессинг — экзамен на адвоката! Наверно, я все-таки создана для такой вот мирной, обыденной жизни. Скоро, глядишь, ребеночка заведем. И стану я самой обычной мамашей. Ты со мной просто со скуки помрешь…

Голос Тамаки всегда звучал жизнерадостно. Ни малейшего повода в чем-либо усомниться.

— Очень за тебя рада, — отвечала Аомамэ.

И действительно пыталась радоваться. Все лучше, чем терзаться дурными предчувствиями. Дай бог, бедняжка Тамаки наконец-то обретет душевный покой, надеялась она. Или хотя бы старалась надеяться.

Других по-настоящему близких друзей у Аомамэ не было. И чем больше отдалялась Тамаки, тем хуже Аомамэ представляла, куда себя деть помимо работы. Даже на софтболе уже не получалось сосредоточиться, как прежде. Без лучшей подруги рядом все эти состязания, победы и проигрыши лишались всякого смысла. В двадцать пять Аомамэ все еще ходила в девицах. Когда становилось невмоготу, удовлетворяла себя руками. При этом она не воспринимала свое одиночество как трагедию. Напротив, завести с кем-нибудь глубокие отношения казалось ей гораздо проблематичнее. Нет уж, спасибо. Куда проще жить в одиночку.

Тамаки покончила с собой поздней осенью. Через три дня после того, как ей исполнилось двадцать шесть. В тот день дул особенно сильный ветер. Она повесилась дома. Ее труп обнаружил муж, вернувшись из командировки сутки спустя.

— В семье проблем не было, — сообщил полиции муж. — Она ни на что не жаловалась. Я не знаю, что заставило ее это сделать.

Его родители сказали то же самое.

Но это была ложь. От побоев мужа кровоподтеки на теле Тамаки не заживали,

она с утра до вечера находилась на грани нервного срыва. Человек, за которого Тамаки вышла замуж, оказался натуральным маньяком. И родители его об этом знали. Выясняя причины смерти, полиция осмотрела тело погибшей и начала задавать вопросы, но дальше следствие не продвинулось. Пару раз мужа вызвали на допрос, но в день смерти жены он действительно находился в командировке на Хоккайдо, а смерть Тамаки была очевидным самоубийством. Так что обвинять его было не в чем. Обо всем этом Аомамэ узнала от младшего брата Тамаки несколько дней спустя.

Насилие в этом браке присутствовало с самого начала — и лишь со временем привело к настоящей трагедии. Но за отпущенное судьбою время Тамаки так и не сумела вырваться из кошмара. Даже лучшей подруге она не рассказывала, что происходит. Ибо слишком хорошо знала, что ей ответят. «Немедленно беги из этого дома ко всем чертям». Но как раз на это у нее не хватало сил.

Перед тем как покончить с собой, Тамаки написала Аомамэ длинное письмо. Последнее, что она сделала в жизни. Письмо начиналось словами: «С самого начала я была не права, а ты говорила все правильно». А заканчивалось так:

Моя жизнь — ад. Вырваться из которого я не могу, как бы ни старалась. Потому что не представляю, куда идти, если вырвусь. Я заточена в собственное бессилие, как в тюрьму. Сама посадила себя туда, сама заперла дверь, а ключ зашвырнула куда подальше. Конечно же, это замужество было ошибкой. Все как ты и говорила. Но главная проблема тут не в муже и не в самом браке, а только во мне самой. Все мои болячки и комплексы просто возвращаются ко мне рикошетом. И никого вокруг я обвинять не могу. Ты — моя единственная подруга. Один-единственный человек, которому я могу полностью доверять. Но мне уже не спастись. Если сможешь — не забывай меня никогда. Уж лучше бы мы с тобой всю жизнь так и занимались софтболом.

По прочтении этого письма Аомамэ стало плохо. Все тело трясло мелкой дрожью. Она позвонила Тамаки, но трубку никто не снял, только включился автоответчик. Она выскочила из квартиры, добралась электричкой до станции Сэтагая и прибежала к дому подруги. К огромному особняку за неприступной стеной. Долго жала кнопку домофона у ворот. Никакого ответа. Лишь собака протяжно выла где-то неподалеку. Только и оставалось — уйти восвояси. Аомамэ не могла знать, что Тамаки в ту минуту уже не дышала. Ее фигурка покачивалась на веревке, привязанной к перилам лестницы, что вела на второй этаж. Собака утихла, и дом заполнила могильная тишина; телефонные звонки и сигнал домофона раздавались в пространстве, где не осталось ни единой живой души.

Само известие о смерти подруги вовсе не поразило Аомамэ. Видимо, где-то в подсознании она это уже предчувствовала. Волна горя не захлестнула ее и не сбила с ног. Вежливо, почти деловым тоном она ответила что полагается, повесила трубку, опустилась на стул и просидела так не понять сколько времени. Казалось, жизненные силы оставили ее тело. Очень долго Аомамэ не могла подняться со стула. А затем позвонила на работу, сообщила, что берет сразу несколько выходных, и примерно с неделю не выходила из дому. Не спала, не ела, даже воды почти не пила. И на похороны не явилась. В душе Аомамэ словно что-то переломилось — отныне и до конца дней. Дикое чувство жгло ее изнутри, как раскаленный уголь: «Это больше не я. Такой, как прежде, я не буду уже никогда».