1Q84. Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четыре. Книга 3. Октябрь–декабрь
Шрифт:
После этого он читал вслух какую-нибудь из книг, что привез с собой. Какую – специально не выбирал. Ту, что читал сам, и с того места, на котором остановился. Попадись ему инструкция к газонокосилке – наверно, читал бы отцу и ее. Все слова Тэнго старался произносить внятно, с выражением и не торопясь, чтобы слушателю было легче воспринимать. Этому единственному правилу он следовал неизменно.
«Молнии сверкали все ослепительней, заливая улицу голубым светом, но грома не было. А может, он и грохотал, просто я был уже в таком состоянии, что не слышал. Дождевая вода змеевидными лужами растекалась по дороге. Прошлепав по
Мой приятель вглядывался в лица входящих. «Что это с ним?» – забеспокоился я: он по-прежнему не говорил ни слова. Стоял ужасный галдеж, и вокруг нашего столика, как и во всем заведении, стало так тесно, что не продохнуть.
То и дело слышался странный звук – то ли затяжной кашель в попытке изрыгнуть застрявшую в горле кость, то ли тяжкий полухрип, с каким собаки принюхиваются к добыче.
Очередная молния сверкнула так яростно, что озарила помещение изнутри, и наконец-то грянувший гром едва не разнес в щепки крышу. От испуга мы вскочили на ноги, и я вдруг увидел, что вся публика в битком набитом трактире смотрит на нас; у каждого вместо лица – не то собачья, не то лисья морда, и все эти звери одеты по-европейски, а некоторые уже облизывают губы длинными мокрыми языками» [6] .
6
Отрывок из романа «Токийский дневник» (То: кё: Никки, 1939) японского прозаика, поэта и эссеиста Утиды Хяккэна (1889–1971).
На этом Тэнго посмотрел на отца и объявил:
– Конец.
История закончилась. Никакой реакции.
– Ну и как тебе?
Отец не ответил.
Иногда Тэнго читал отцу отрывки из романа, которые сочинились с утра. Прочитав, брал шариковую ручку, правил, где казалось нужным, – и зачитывал исправленное. А если в мелодике текста по-прежнему слышались диссонансы, правил еще, пока не зазвучит как следует.
– Ну вот, теперь вроде лучше, – говорил он отцу, будто испрашивая одобрения. Но тот, конечно, никакого мнения не высказывал. Ни «стало лучше», ни «оставь, как было», ни «что так, что эдак, все едино», – вообще никакого ответа. Отец лежал недвижно, и его ввалившиеся глаза были плотно запечатаны веками, словно запертые ставни дома, в котором никому не хотелось жить.
Время от времени Тэнго вставал со стула, разминал плечи, подходил к окну и смотрел наружу. Последние несколько дней было пасмурно, а однажды после обеда пошел дождь. Сосновая роща тут же потемнела от тяжкой влаги. В тот день рокота волн было совсем не слышно. Даже ветер не дул; просто падала вода с неба, и все. Черные птицы, собравшись в стаю, улетели куда-то сквозь этот дождь. Наверно, их души точно так же набухли и потемнели от сырости. Даже в палате все стало влажным – подушка, книги, столешница. Но при любой погоде – в сырости или ветре, в шуме ли волн – отец оставался недвижен. Паралич обволакивал его, как жалкое рубище – тело бедняка. Отдохнув немного, Тэнго читал дальше. В этой тесной сырой палате он все равно ничего больше не мог.
Когда же читать вслух совсем надоедало, он просто сидел и молча смотрел на отца, пытаясь представить, что же творится в голове старика. Во что превратилось сознание внутри этого черепа – твердого, точно старая наковальня? Или, может, никакого сознания там уже нет? И эта голова теперь – словно брошенный дом, из которого вынесли всю
Молоденькая краснощекая сестра, войдя в палату и улыбнувшись Тэнго, измерила отцу температуру, проверила капельницу и катетер. Результаты вписала в дневник состояния пациента. Ее руки двигались автоматически – видимо, в точности по инструкции. Следя за этими отлаженными движениями, Тэнго думал о том, каково этой девушке жить такой жизнью: в городишке у моря ухаживать за выжившими из ума стариками безо всякой надежды на исцеление. А ведь еще совсем молодая, здоровая. Грудь под накрахмаленным халатом не маленькая, но компактная – что называется, в самый раз. На гладкой шее поблескивал золотистый пушок. Табличка на отвороте халата сообщала фамилию: «Адати».
Что же привело эту девочку в царство старческого забытья и медленной смерти? Тэнго уже понял, что Адати – очень способная и старательная медсестра. Энергичная, умелая. Запросто ведь могла бы перейти на другую работу по специальности – туда, где больше жизни, где интересней. Отчего же выбрала такое печальное место? Что за причины и обстоятельства держат ее именно здесь? Если спросить напрямую, наверняка ответит честно. По крайней мере, впечатление честной девчонки она производит. Но Тэнго решил не спрашивать. Все-таки он в Кошачьем городе. Рано или поздно придется сесть на поезд и вернуться в обычный мир.
Выполнив все, что положено, медсестра вернула на место планшет и неловко улыбнулась Тэнго.
– Особых изменений не наблюдается, – сообщила она. – Все как всегда…
– В общем, ситуация стабильна? – уточнил Тэнго, стараясь говорить как можно жизнерадостней. – Если точнее.
Она снова улыбнулась, уже слегка виновато, наклонила голову. И заметила книгу на коленях Тэнго.
– Это вы отцу читаете?
Тэнго кивнул.
– Хоть и сомневаюсь, что он меня слышит…
– Все равно это очень полезно, – сказала сестра.
– Полезно или нет, не знаю. Просто ничего другого в голову не приходит.
– Но кроме вас, этого больше никто не делает.
– Может, потому, что все нормальные люди, в отличие от меня, заняты обычной человеческой жизнью?
Медсестра хотела что-то ответить, но запнулась и промолчала.
– Берегите себя, – только и сказала она.
– Спасибо, – отозвался Тэнго.
Когда сестра Адати вышла из палаты, он немного подумал – и стал читать дальше.
Под вечер, когда отца на койке с колесиками увезли на обследование, Тэнго спустился в столовую, прошел к телефону-автомату и позвонил Фукаэри.
– Ничего не изменилось? – сразу же спросил он.
– Ничего, – ответила она. – Все-как-всегда.
– Вот и у меня ничего. Выполняю день за днем одно и то же.
– Но-время-продвинулось.
– Это верно, – согласился Тэнго. – Время каждый день продвигается вперед на целые сутки. И назад его уже не вернешь…
– Тут-опять-ворона-прилетала, – сообщила Фукаэри. – Большая-ворона.