1том. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.
Шрифт:
Вдова прочитала и вздохнула, — так вздыхают разумные и сильные духом женщины. Такие вздохи и слезы любви — лучшие сокровища в мире. Те, кого любят, не должны бы умирать.
Раздев Андре, она сказала:
— Ну, теперь помолись, дружок.
Он пробормотал:
— Мама, я тебя люблю, — и, произнося эту молитву, сжал кулачки, уронил голову на подушку и мирно уснул.
Проснувшись утром, он сделал открытие: скотный двор. С удивлением, с восторгом, как зачарованный, глядел он на кур, на корову, на старую кривую лошадь, на свинью. Свинья особенно его пленила. Это очарование
— Ух, какой ты страшный, не смей подходить ко мне! — кричала мать.
И поцелуям не было конца.
За столом, сидя на скамье, он грыз большую куриную ногу и был похож на Геркулеса, пожирающего свою палицу.
Он ел, не замечая, что ест, забывал пить и болтал без умолку.
— Мама, а что это за курицы, зеленые такие?
— Наверное, попугаи, — не задумываясь, ответила парижанка.
Так Андре научился называть дедушкиных уток попугаями, что очень затемняло смысл его рассказов. Но смутить его было не легко.
— Мама, знаешь, что сказал дедушка? Он сказал, что яйца делают курочки. Но ведь это же неправда. Ведь яйца делают в овощной на улице Нейли, а потом дают их погреть курочке. Мама, как же курицы могут делать яйца, когда у них нет рук?
Андре продолжал свои наблюдения над природой. Гуляя в лесу с матерью, он переживал те же волнения, что и Робинзон Крузо. Однажды, когда г-жа Тревьер, сидя под дубом у дороги, вышивала, Андре нашел крота. Огромного крота! Правда, дохлого. Мордочка у него была даже в крови.
— Андре, сию же минуту брось эту гадость! — крикнула мать. — Ну-ка, взгляни скорее вон на то дерево.
И Андре увидал белку, перепрыгивавшую с ветки на ветку. Мама права: живая белка куда забавнее дохлого крота.
Ho — увы! — белка быстро исчезла, и Андре стал приставать к матери — есть ли у белок крылья. Вдруг перед г-жой Тревьер, сняв соломенную шляпу, остановился прохожий; его мужественное и открытое лицо обрамляла красивая темная борода.
— Здравствуйте, сударыня. Как вы себя чувствуете? Вот когда встретились! Это ваш малыш? Какой славный! Мне говорили, что вы гостите у дядюшки Тревьера… Простите, что я так его называю, но мы с ним старые знакомые.
— Мы приехали в деревню, потому что моему мальчику необходим свежий воздух. А вы, сударь? Вы, кажется, жили в этих краях еще тогда, когда был жив мой муж?
Голос молодой женщины дрогнул. Прохожий серьезно сказал:
— Слышал, слышал, сударыня.
И он склонил голову, словно отдавая дань горестному воспоминанию. Помолчав, он сказал:
— Хорошее было время! Как много с тех пор ушло от нас прекрасных людей! Бедные мои пейзажисты! Бедный Милле! А я так по-прежнему и остался другом художников, как они называли меня в Барбизоне [274] . Я знал их всех. Славные люди!
274
Бедный
— А как ваша фабрика?
— Фабрика? Работает и без меня.
В разговор вмешался Андре:
— Мама, а мама! Посмотри, под большим камнем божьи коровки. Целый миллион! Правда!
— Тише, Андре, пойди поиграй, — сухо ответила мать.
И друг художников опять заговорил своим красивым ласкающим голосом:
— Как приятно снова встретиться с вами! Друзья часто меня спрашивают, что сталось с красавицей госпожой Тревьер. Я им скажу, что она все такая же красавица, даже еще похорошела. До свидания, сударыня.
— Прощайте, господин Лассаль.
Андре подошел к матери.
— Мама, а разве не все коровки — божьи? Разве есть чертовы коровки? Мама? Почему ты молчишь?.. Почему?
Он дернул мать за юбку. Она рассердилась.
— Андре, никогда не перебивай меня, когда я с кем-нибудь разговариваю. Слышишь?
— Почему?
— Потому что это невежливо.
Он заплакал, но все окончилось смехом и поцелуями. И этот день тоже прошел хорошо. В деревне часто видишь такое пасмурное и пронизанное лучами небо, которое и печалит и радует.
Через несколько дней, когда лил сильный дождь, г-н Лассаль, обутый в высокие сапоги, пришел навестить молодую вдову.
— Здравствуйте, сударыня. Ну как, дядюшка Тревьер, вы все еще держитесь?
— Да ничего. Сам я еще молодец, да вот ноги подводят.
— А вы, тетушка? Все по хозяйству? Ну что? Удался суп? Значит, стряпуха хорошая!
Старушка улыбалась этим шуткам, на ее морщинистом лице искрились глаза.
Гость посадил Андре к себе на колени и ущипнул за щечку, но мальчик стремительно вырвался и оседлал дедушкины ноги.
— Ты — лошадь. Я — кучер. Но! Но! Не ленись!
За все время визита вдова и гость не перемолвились ни словом, но их взгляды то и дело скрещивались, как зарницы, вспыхивающие на небосклоне в душные летние ночи.
— Отец, вы давно знакомы с этим господином? — словно невзначай спросила молодая женщина.
— Я знавал его еще тогда, когда он без штанов бегал. Да и кто здесь у нас не знал его отца? Хорошие люди, честные, прямые. И деньги у них есть. У господина Филиппа (мы зовем его господин Филипп) на фабрике не меньше шестидесяти человек рабочих.
Андре решил, что наступила подходящая минута высказать свое мнение:
— Он противный! — сказал мальчик.
Мать тут же его оборвала: нечего говорить глупости, лучше бы молчал.
С тех пор по воле случая г-жа Тревьер почему-то стала встречать г-на Лассаля, куда бы она ни пошла.
Она стала беспокойной, рассеянной, часто задумывалась. Вздрагивала от шелеста ветра в листве. Забросила вышиванье, у нее появилась привычка подолгу сидеть, опираясь подбородком на руку.