20 000 лет подо льдом
Шрифт:
Но меня заинтересовало не это собрание редкостей, а огромное количество дичи. Крупных животных я оставил без внимания, зная, что мясо динотерия или амплототерия пригодно только для острых зубов медведя. Отыскав самое стройное из зверюшек - первобытного оленя - я при помощи пороха разбил ледовую кору, добрался до его груди и топором вырубил из нее хороший кусок. Я очень спешил, потому что голод подгонял меня.
И все же я не мог не остановиться, когда подо льдом заметил хорошо развитого птеродактиля. Правда, его вид вызывал отвращение. Голова у него, как у птицы, в клюве - зубы, как у крокодила, шея, как у аиста, тело голое, как в английской свиньи, на четырех
Несколько кусков из груди первобытного оленя посек на топливо, один кусок и кусочки сала бросил в котел.
Мясо оказалось прекрасным топливом, но гуляш из него не удался.
Когда я снял крышку с котла, то чуть не упал от страшной вони. Я прикрыл нос и попытался проглотить хоть маленький кусок мяса. Но этот кусок еще и в желудке протестовал против моего поступка. Проглотить еще хоть кусочек я не решался. Я попал в положение тех, что потерпели кораблекрушение, и готовы скорее умереть от жажды, чем пить воду из моря.
Надо поискать в этом большом музее птичьего мяса. Хотя птиц в допотопные времена жило очень мало, но те, что были, действительно стоят того, чтобы их звали птицами.
Если бы я мог найти одного только диорниса, то его мяса хватило бы мне на целый год. В Лондонском хирургическом музее есть скелет этой птицы в восемнадцать футов высотой. Вот если бы найти такого!
Долго бродил в пещере, но найти не мог ничего и уже даже начал думать, что во время землетрясения, который перестроил весь мир, ни одна испуганная птичка не забежала в пещеру. Но случайная находка убедила меня в обратном.
Подо льдом я заметил яйцо.
Но чье? Похоже оно на большую тыкву. В шесть раз больше страусиного. Удлиненная сторона яйца - бурая, с зеленоватыми пятнами. Оно было больше яйца эпиорниса, которое хранится в парижском музее, а в то яйцо, что хранится в Париже, уместилось бы шестьсот куриных яичек.
Почему же яйцо не разбилось во льду, хотя наводнение принесла его сюда издалека?
На этот вопрос ответило само яйцо, когда я выкопал его из-под льда. Обухом топора я едва смог разбить его скорлупу. Она была четыре миллиметра толщиной, к тому же еще и упругая.
В скорлупе лежала твердая творожистая масса. Я попробовал ее - неплохая. Ведь известно, что у древних китайцев любимым лакомством были яйца, пролежавшие три года в земле и за это время превратившиеся в твердую, как сыр, массу. Такое в Китае могли есть только богачи.
Найденным яйцом мне можно было питаться долгие месяцы.
Если здесь есть яйца, то, может быть, где-то недалеко и птица найдется. Поразмыслив так, я возобновил поиски.
Как-то пришло мне в голову приблизиться к огромным ледовым сосулькам позади пещеры. Когда сияние моей лампы осветило этот уголок, я увидел, что между ледовыми столбами стоит, как величественный призрак, диорнис - с поднятой головой, высокая, на полные три сажени, птица.
Спасаясь от потопа, он выполз на высокую скалу и стоял здесь, короткокрылый, длинноногий, не двинувшись с места, пока ледовые сосульки не окружили его со всех сторон.
Это было странное существо: на ногах - по три пальца, бедра толщиной с человеческие, все тело обросло длинной черной щетиной, жесткой и толстой, как проволока. На шее и голове - кудрявая белая шерстка. Над клювом торчит нарост мяса, тянущийся, как гребень шлема, на череп.
Но меня больше всего заинтересовала его грудь - в пять футов шириной. Какие куски жаркого можно из них выкроить!
Но добраться до этой груди было нелегко.
Ледяное сооружение из сосулек можно нарушить, лишь действуя очень осторожно. Оно похоже на башню готической церкви, построенной шпилями вниз, и здесь необходимо рассчитать так, чтобы не задеть ни одного из столбов, потому что целое здание обрушится на меня и мне придется ждать десять или двадцать тысяч лет, пока кто-нибудь отроет меня.
Здесь не поможет мне даже порох - работать можно только киркой и ломом. Надо пробить такую щель, сквозь которую можно было бы отрубить из груди диорниса небольшой кусочек, чтобы хоть попробовать, годится ли оно для еды. Зачем тратить силы на откапывание целой птицы, когда мне необходимо только убедиться, будет ли из нее польза. Удары кирки об огромные ледовые столбы давали такой звук, словно били в московский Царь-колокол. А когда этот звук отражался эхом от ледовых скал, то казалось, будто кто-то тисками сжимает мой мозг и ускоряет темп биения моего сердца.
Наконец я добрался до груди диорниса. Мясо было не такое жесткое, как у первобытных млекопитающих. И вот с куском мяса и с яйцом я поспешил к своей кухне.
Вымыв котел водой из растопленного льда, я посек в него мясо диорниса и разжег огонь кусками оленины.
Когда котел нагрелся, я снял крышку и начал с тревогой нюхать. Запах был приятный, аппетитный - напоминал запах вкусного гуляша.
Взял ложку и, смакуя заранее, проглотил первый кусок. А проглотив, начал подпрыгивать и плясать, как дикий индеец. Кусок мяса был такой на вкус, как будто его варили в воде с хинином.
К сожалению, и из этого мяса нельзя готовить консервы гуляша. Из моих находок полезными пока оказались только яйцо диорниса и сало птеродактиля. Попробовал я сварить и мясо птеродактиля, но оно, хотя и не имело приторного запаха, однако было очень невкусно, как мясо кита.
Да, думаю, если в допотопные времена животный мир был этаким, то люди действительно имели основание стать вегетарианцами (если вообще тогда существовали люди).
И наконец, я попытал счастья с первобытным медведем. Огромную медвежью лапу положил в котел - она превратилась в студень. Вкус ее не был ни приторным, ни противным. Этот студень я разложил по принесенным мною жестянкам, которые затем запаял оловом.
Но зачем мне заботиться о будущем? Зачем здесь, в краю вечной зимы, я, окруженный дикими зверями, похороненный в глубинах ледовых трущоб, буду заглядывать на много лет вперед? На что мне надеяться? Какие надежды еще живут во мне?
Те надежды, которые лелеют моряки, потерпевшие кораблекрушение. Вот и я надеялся, что, возможно, моим
товарищам удастся вернуться домой. И возможно, отправится новая экспедиция в северные края и разыщет брошенный «Тегетгоф». Исследователи там найдут бутылку с запиской, в которой написано, что я не погиб, что я здесь. А еще я могу освободиться отсюда и вернуться на корабль. Могу, могу … кто знает, что может еще случиться?