2007 № 08
Шрифт:
Трицератопс пропал. Без всякого следа.
Утром отец заторопился на работу, а сын в школу, и они вышли из дома одновременно.
Обменявшись красноречивыми взглядами, они подошли к каменной стене, перекрывающей дорогу. Постучали по ней, пощупали тесаные камни, но не обнаружили ничего необычного.
Стена стояла нерушимо, как скала, твердо блокируя путь.
Не обнаружилось никакого ущерба ни в беленых стенах боковых домов, ни в застекленной террасе дома, стоящего за поперечной стеной.
— Я читал о
— М-м… да. Но это всего лишь гипотезы.
— Почему гипотезы?
— А что такое, по-твоему, гипотеза? Это когда ты говоришь, что вещи могут быть устроены так или этак, но не можешь ничего доказать.
— Значит, проходов между измерениями не бывает?
— Видишь ли, кто-то выдвинул такую идею. Может быть, они существуют, а может, и нет. Но если ты полагаешь, что они все-таки есть, тогда эта стена является линией контакта. Или порогом между нашим миром и миром трицератопсов, который существовал десятки миллионов лет назад. Однако на самом деле ты волен объяснить это явление любым другим способом, который тебе понравится.
— Каким, например?
— Допустим, ты говоришь, что мир, в котором мы с тобой живем, и мир трицератопсов существуют одновременно. Тогда не надо скакать взад-вперед через случайно возникающие и пропадающие пороги, потому что мы и трицератопсы пребываем в одном и том же времени, но только с крошечным сдвигом. Вот почему мы иногда можем заглянуть в иной мир, а его обитатели способны увидеть нас. И эта вторая гипотеза, как мне кажется, гораздо лучше объясняет положение вещей.
— Почему?
— Видишь ли, я всерьез задумался на эту тему сегодня утром, когда ощутил в квартире резкий запах животного. И вспомнил, что чувствую его уже не в первый раз. Это происходит уже два или три месяца.
— Ты хочешь сказать, что трицератопс входил в наш дом?
— Вот именно.
— А другие тоже могут его увидеть? Как мы?
— Может быть. Но ты знаешь, как устроены человеческие головы. Мы, люди, обычно стараемся отрицать абсолютно все, что принято считать невозможным. Это своего рода защитный инстинкт. Поэтому, если мы даже что-нибудь такое видим или чувствуем, то автоматически выбрасываем из сознания. Предпочитаем не видеть, не слышать, не знать… А если ты видишь или слышишь то же самое второй, третий раз, на выручку приходит так называемый здравый смысл, и тогда ты смеешься и говоришь: «Это все нервы!» или «Что за идиотская мысль!». На том все и кончается.
— А если не кончается?
— Тогда ты становишься изгоем. Приличные люди больше не желают иметь с тобой дело.
Мальчик задумчиво кивнул, а потом вдруг рассмеялся.
— Что тут смешного?
— Да, в общем, ничего. Просто я подумал о маме. Я, конечно, ничего не сказал ей о том, что видел ночью. А если бы рассказал? Что бы тогда произошло, как ты думаешь?
Теперь улыбнулся и отец.
— Боюсь, ничего хорошего… Всякие неприятности. Визит к психиатру. Разве только она сама вдруг увидит ту же картинку.
— Думаю, мне не следует рассказывать об этом и моим друзьям.
— Разумеется. А теперь пойдем, уже пора. Вечером у нас найдется время побеседовать.
Отец и сын дружно зашагали по улице, перебрасываясь шутливыми репликами и радостно хохоча по пустякам. И каждый раз, завидев соседей, весело восклицали:
— Доброго вам утра!
— Доброе утро!
После той ночи отец с сыном часто видели динозавров. Иногда, любуясь закатом, они замечали промелькнувший силуэт внушительного крылатого создания, именуемого птеранодоном. Однако из тех тварей, что предпочитали топтать землю, им на глаза попадались исключительно трицератопсы.
Местные условия обитания, по-видимому, больше всего привлекали именно этот вид динозавров. Однажды один из них мирно задремал в гараже: голова огромного зверя странным образом совместилась с их семейным автомобилем, и казалось, будто сама машина отрастила рога и забавно похрапывает. Они видели, как другой гигантский динозавр осторожно перешагнул через голову напуганного, громко плачущего ребенка.
Все эти видения неизменно оказывались трицератопсами. Иногда отец и сын замечали их даже среди бела дня, но только в виде неясных бледных теней, лишенные всяких красок динозавры важно прогуливались по залитым ярким солнечным светом улицам.
Но даже когда динозавров совсем не было видно, их тем не менее можно было услышать и обонять. Густой, всепроникающий животный запах. Низкое раскатистое ворчание. По ночам то и дело какая-нибудь самка трицератопса принималась издавать звучные музыкальные клики, призывающие брачного партнера.
— Вы с отцом в последнее время только и делаете, что шушукаетесь! Что-то происходит? Что вы от меня скрываете?
Бывали дни, когда мать просто изводила сына подобными вопросами, но мальчик улыбался и неизменно отвечал:
— Да нет, мама, ничего особенного.
В один из таких дней отец с сыном пришли к выводу, что лучше всего взять велосипеды и убраться из дома. Снова был воскресный вечер, как тогда, когда им впервые повстречался трицератопс, однако на сей раз они не поехали к реке, а решили покататься в окрестностях. По пути домой велосипедисты, как обычно, миновали чахлую рощицу на вершине холма и внезапно резко затормозили, когда перед ними развернулась панорама знакомого пригорода.
Оба застыли, как вкопанные, полностью лишившись дара речи.
Там было полно трицератопсов. Они сгрудились во всех городских кварталах, и каждый дремлющий зверь уютно накрывал собой свой собственный дом. Их гладкая кожа в холодном свете ртутных ламп отливала яркой изумрудной зеленью, мерно вздымаясь и опадая в такт могучему дыханию динозавров. То один, то другой ненадолго приоткрывал глаза, и каждый раз, когда приподнимались тяжелые веки, зрачки вспыхивали рубиновыми розами. Возможно, из-за особого вида пигмента родопсина, который встречается у некоторых разновидностей крокодилов.