2008_45 (593)
Шрифт:
Мадам плохо представляет, что и где находится, когда и что во время войны происходило. Пишет, например: «19 октября 1941 года указом Сталина в Москве было объявлено осадное положение: столица находилась в состоянии предсдачи противнику». Запомните, писательница: за всю свою жизнь Сталин не подписал ни одного Указа. А насчёт «предсдачи» вам поговорить бы с Геббельсом, но он, к сожалению, в дальней заграничной командировке, есть подозрение, что станет невозвращенцем.
В феврале 1943 года Солженицын писал жене: «Скорей всего осуществится (!) окружение всей ростовско-донбасской группировки в результате удара от Краматорской к Азовскому морю». Сараскина млеет от восторга: «Не впервые удалось лейтенатнту предвидеть события на фронте». Он, мол, не только литературный, но и военный гений. Но что ему удалось предвидеть-то? Ведь никакое окружение там, увы, не «осуществилось». Досадно, но немцы улизнули.
А вот это, говорит, разве не доказательство военного гения: «В начале августа 1943 года он сказал об исходе войны: мы победили!» В августе 43-го! А руководство страны и партии в первый же день войны заявило на весь мир: «Победа будет за нами!» И народ им верил. Не слышали, мадам, не знали?
И нет угомона: 48 армия, в которой служил её обожаемый, «из Восточной Пруссии, пройдя Эльбинг и Кенигсберг, три месяца двигалась (!) в Померанию». Матушка, у вас карта географическая есть? Могу прислать. Взгляните. Во-первых, Эльбинг километров за сто к юго-западу от Кенигсберга. Сообразите, что из этого следует. Во-вторых, Кенигсберг взяли 9 апреля, ровно через месяц война кончилась. Скажите ради Бога, куда после этого ещё целых два месяца «двигалась» армия вашего гения? В-третьих, вы горько сожалеете, что он не получил медаль «За участие в героическом штурме и взятии Кенигсберга». Должен вас огорчить: он её ни при каких условиях не получил бы, ибо 48 армия не принимала участия в этой операции. А медаль, которой вы, соблюдая свой стиль, придумали такое напыщенное название, могу показать, она у меня есть и на ней начертано просто и кратко — «За взятие Кенигсберга».
А язык-то, Господи!.. «Жене разрешили свидания». Да не жене, а её заключенному мужу… «Он привёл вторую жену». Не вторую, в России не многожёнство, а — другую, новую… «Он потерял очень тёплую (!) девушку». А горячую нашёл?.. «Сила поэтического чувства соответствует градусу влюблённости»… «хрупко-калейдоскопические картины любви»… «Градус отношений не изменился»… «События развивались бравурно»… «неравная борьба с навозом»… «Тургеневский край аукнулся цингой»… «Он боялся за мать со стороны бомб»… «праздник капитуляции Японии». Праздник победы!… «годы жгли напрокол»… «он из мотопехоты угодил в окружение»… «Он, как пьяный, набросился на полки с книгами»… Интересно, чего он нажрался… «Ему дали орден за взятие Рогачёва». Как это ему удалось одному?.. «Он ранился осколком»… «Они стояли у могилы покойной жены Чуковского». Если бы ей дали слово на похоронах Солженицына, она сказала бы: «Вот мы стоим у могилы покойного Пророка…» И так далее. Неужели доктор никогда не слышала: «Могила Пушкина», «Могила Толстого»? Надо признать, что у Бондаренко ничего подобного всё-таки нет, но перед нами доктор филологии…
Но всё же есть в книге Сараскиной кое-что очень интересное. Например, она первая установила, что Солженицын пошел на фронт не с мешком, не с рюкзаком, не с чемоданчиком или сундучком, как все мы, а с портфелем крокодиловой кожи, и в портфеле — университетский диплом и книга Энгельса «Крестьянская война в Германии». Ну как же! Раз иду на войну, надо читать, что писали классики марксизма о войне. А диплом с отличием, должно быть, очень пригодился для прорыва из обоза в училище. Позже он раздобыл еще раскладной стол и стул, чтобы удобно было в снарядных воронках писать повести и романы.
Интернет:
— Видать, неспроста затмение-то было.
— Хорошая новость с утра.
— Назначенный мудрецом, совестью нации, он умер незаметно ещё при жизни.
— Чудесная новость. Неделька началась просто отлично.
— Нет, ну просто ПРАЗДНИК какой-то!
— А чего радоваться-то? Ну, помер гадёныш. Так ведь все гадости исполнил. И помер сам. И не под забором в изгнании, не на виселице…
— Жаль, что помер. Предательство и вранье возводится в пример для подражания.
— Стукач. Потому так хорошо и сохранился.
— Шолохов дал ему точную характеристику.
— Будем ждать нового издания «Архипелага», где АИС расскажет всю правду об Аде, как там его пытали, обвиняя в шпионаже в пользу Рая.
— Буш и Саркози скорбят…
— Камрад, но он был на фронте, имел боевые ордена…
— Да, был. Но, во-первых, не четыре года, как уверял, а два. Есть разница? И зачем врать-то? Во-вторых, командовал не огневой батареей, как опять же врал, а звуковой. Есть разница? В-третьих, возил с собой портрет не Суворова или Кутузова, не Ленина или Сталина, а Гитлера, — есть разница? Об этом рассказал его ординарец Соломин. Наконец, ордена? Да как он мог не добиться их такой во всём ухватистый и пробивной! Даже супругу получил себе в землянку. А уж орден-то! Тем более — в конце войны.
— Собчак помер, Ельцин помер, Солженицын помер…Гаснут светочи. Наступает тьма.
— Он насрал на мозг моему поколению и продолжает срать нашим детям.
— Помер Солженицын. Слава России!
— Можно заказать Каспарова или Нововорскую? Куда обращаться?
Проверить факт смерти.
— Факт налицо. Дополнительных усилий не требуется.
— Высылаю дюжину осиновых кольев.
— От такой потери молодая демократия может и не оправиться.
— После операции в ГУЛаге прожил еще 60 лет. Его спасли сталинские палачи. Ну не сука!
— Умер гр. Ветров. Сейчас перед небесным кумом отчитывается.
— Неужели в лагере лечили рак?
— Он для начальства был свой. Потому и лечили.
— Надо было за каждую книжку, за все 30 томов вранья и очернительства таскать его по судам, чтобы остался в памяти народа как стукач, клеветник, графоман, чтобы имя его стало в ряд с Иудой.
— Надеюсь, Михаил Сргеевич не заставит нас ждать до 90-летия.
С.Кара-Мурза хорошо сказал о нём: «Уничтожили Советскую власть. Сделали всё, как он просил. А он опять недоволен: нет, вы убейте, но так, чтобы было красиво, чтобы покойник был розовеньким и улыбался. Вечно недовольный!
О похоронах Пророка Бондаренко пишет: «Огромной толпы не было ни в Академии Наук, ни в Донском моныстыре». Это почему же? Ведь Пророк! Оказывается — «не дива же телевизионная!» А какую «диву» хоронила огромная толпа? А Пушкин, Толстой, Есенин — «дивы»? О первом из них он вот что, видите ли, имеет сообщить: «За гробом Пушкина совсем немного друзей шло». Как? При такой-то славе! Откуда взял? Если совсем немного, то назвал бы двоих-троих? Может, брат Лёвушка, Вяземский, Нащокин?.. Русская литература никогда не интересовала Бондаренко. Это для него всегда было лишь полем демагогии и ареалом пушного промысла. Так вот, когда Пушкин был ранен, весть об этом без радио и телевидения, даже без телефона тотчас облетела весь Петербург, и к его дому на Мойке все время, пока он боролся со смертью, стекались толпы народа. Власть испугалась, что его похороны выльются в грозную манифестацию. Ведь Лермонтов уже написал:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,Свободы, гения и славы палачи…И вдруг эти стихи прогремели бы на похоронах?..Поэтому царь приказал тайно в ночь с 1 на 2 февраля увезти покойного поэта в Михайловское, в Святогорский монастырь. Гроб с его телом сопровождали только три человека: старый друг Александр Иванович Тургенев («Тургенев, верный покровитель…»), дядька Никита Тимофеевич Козлов («Грустно нести тебе меня?» — спросил его Пушкин, когда тот нес его, раненого, на руках из кареты к квартиру) и жандармский полковник Ракеев. Не его ли ты, Бондаренко, имел в иду, говоря о немногих друзьях поэта?