2015-й: пора Пробуждений, или Проспать нельзя проснуться
Шрифт:
– Да как в чем? – отвечали с противоположной койки: – У тебя ведь почерк такой. Помоги написать за меня. Я то, пишу как курица лапой.
– Ночью?! – переспросил Ильин.
– А хоть бы и ночью. Я бы – к примеру, за тебя все сделал. И в огонь и в воду пошел.
– Ну, если так, то конечно. Дружище. Напишу – не переживай, – согласился Лев.
Естественно, что Денис вскоре забылся. При том отношении друга к нему и тех, почти домашних условиях, которые предоставляла морякам когда-то неухоженная – а теперь в три звезды, матросская казарма; подводник быстро заснул. А старшина Ильин, погасив верхний свет и включив торшер, расположился за новеньким полированном столом; где и принялся переписывать свой собственный конспект. Не замечая при этом, как мимо помчалось время. И если бы сейчас – ночью, к нему подошел хоть кто-нибудь, с простым вопросом: – Скажите, наши люди по-прежнему отзывчивы и помогают в беде? Не как всегда: одному себе любимому; и даже не своим знакомым или родственникам. А просто так: помочь погибающему. В планетарном, так сказать масштабе. То, не задумываясь, парень ответит:
– Да. Любой россиянин это может!
6
Но однажды, в обычный – запомнившийся современникам только тем, что был душным – летний день; такой хороший человек не повстречался одному подозрительно худому юноше. Ведь не заметить его озверевшего вида, любой нормальный бы просто не смог. А поговорив, обязательно помог. Ну, хотя бы советом. Видимо кто-то или что-то постаралось, чтобы болезненный оставался один. А в одиночестве – как утверждают медики, и с ума нередко сходят.
Так вот, день тогда переваливал за экватор, а юноша уже разменял несколько районов огромного города. Причем cделал это не замечая: ни дорог, ни хоть одной, сколько-нибудь живой мысли в голове – ноги сами несли… Только периодически – на нужных им поворотах; вновь становясь послушными – переводили дух, пересекая очередной большой перекресток. Вот на подобном, бешено-смотрящий в даль и очнулся; обнаруживая горячо-любимое всеми гурманами – обеденное время.
С этим как раз все просто: высокорасположенное солнце и призывы собственного желудка, не оставляли иного варианта. А еще, настоящее время подтверждалось жарким шерстяным – превратившимся в пыльный и захваченный каплями тела чехольчик. Хотя когда-то, костюм был строгого – черного цвета. Да – парень по-настоящему взмок. И это напряжение, поддерживали даже хрусталиках его глаз, в коих отражалось все больше больших и ужасающих картин цикла “Без будущего”. Вот и получается странным(!), что никто тогда не помог и не узнал: как хотелось ему слышать слова благодарности – напоминания – что он гений. А еще лучше: получить защиту от окружающего насилия.
Видимо поэтому – как бы в отместку: периодически отправляя непослушную челку влево, юноша все сильнее сжимал и без того искусанные губы, бормоча дежурные проклятия. Нет – сумасшедшим он тогда не был. И начиная приходить в себя от недавно пережитого – не обделённый любознательностью парень, стал всматриваться в разношерстную, иногда говорящую на разных языках публику. Но когда очередной прохожий или прохожая, не выдерживая сего пристального внимания, по-западному – максимально широко и дежурно улыбались навстречу; он воспринимал их реакции “физий”, за насмешку над собой. Вот так: хотелось одного – а выходило, совсем иное. В общем, и тут категорически не везло.
А ведь с утра, обнимая ручонками несколько авторских работ – уподобившись неокрепшему орленку, он повторно летел на экзамен в Венскую Академию художеств. Как говорится: был “в процессе”. Только поэтому и не придал значение внешнему виду; когда словно не разбираясь в композиции и цвете, решил облачиться в этот старенький, официальный костюм. Хотя, что с него взять – другого все равно не было… Так почему тогда и физически, старый наряд хотел принизить: ужать плечи владельца?
Но повторимся: любитель живописи не сомневался в своей исключительности. И поэтому, также, вместо того чтобы прожитый год – подобно другим уже проваливавшимся абитуриентам готовится к поступлению; прошлое время прогулял – инспектируя городскую архитектуру Вены. Объясняя себе: Мои открытки и картинки и так хорошо берут… Это было правдой – ведь он даже стал забывать как еще недавно, ночевал в здешних ночлежках; а кусок хлеба добывал работой носильщика или кого похуже. В общем, юный гражданин по праву ненавидел свою Австро-Венгерскую империю. Ведь в своей нищете, винил всех – ну кроме самого себя. А именно: евреев, венгров, славян и многих других – давно проживавших в ней народностей. Австриец верил: это они отбирают у нас – хозяев страны рабочие места.
– Моя жизнь в Вене, – напишет он позже, – самое несчастное время. Я вынужден был спать на лавочках, дышать пылью – выбивая чужие ковры и даже чистить снег. Но зато, рисуя дешевые картины с видами городских шедевров – я самостоятельно стал великим!
Вот тогда этот самоучка по живописи и зауверовал: что в этот раз обязательно поступит. Для этого и близких обманывал в письмах: как хорошо там учится ему… с прошлого года. И конечно, как всякая мать, урожденная фрау Пёльцл всецело поддерживала отпрыска. Понимая – он австриец, а в Австрии как известно прекрасные виды. Значит его тяга к рисованию, нормальна…
Эх, знала бы больная мать будущее, когда говорила:
– Все что он видел – старался зарисовать. Вот только людей не изображал почему-то…
Но произошло немыслимое – самозваного гения не приняли. Хотя и были отмечены экзаменаторами существенный прогресс в манере рисования и формирования сюжета рисунка. Смех. Это они ему объяснили: – Мы принимаем самых талантливых и способных, а не тех – кто научился немного рисовать.
Так мощный удар состоялся. И главное, как водится: во время и точно в цель – в огромное самолюбие. Он вновь проиграл… И теперь просто волочился от величественно-нарядных и праздничных, до убогих и грязных улиц; жители которых не особо спешили убирать мусор. Так, нокаутированный видел не только лицевую, но и обратную сторону ненавистного ему города. А ведь для большинства Вена по-прежнему считалась чудесной; и более того: домом знаменитого композитора из композиторов, короля вальсов Иоганна Штрауса.
– Штраусу значит “Да”, а мне “Нет”? – В который раз повторял парень.
– Я тоже, хотел жить одним искусством… Как верил, в свое картинное будущее.
Так что это было: проверка маленького человечка дополнительным испытанием, простое, случавшееся с любым – невезение или чей-то, давно запланированный план? Об этом, человечество узнает гораздо позже. К огромному сожалению… А пока, почти черно-пиджачный перегревшийся брюнет продолжал негодовать:
– Ведь ему – профессору вступительной комиссии, даже наряд мой не понравился. Называл “Бездарным”.... Что тогда говорить про картины? – вспоминал недавний разговор несостоявшийся студент:
– Он наверно подумал, что я без фантазии? Ну, раз не понимая черно-белых основ, напялил абсолютно темное? Конечно – этот цвет подчеркивает излишнюю стройность. А великий художник обязан разбираться в образах… Эх, вот если бы я выбрал противоположную – светлую сторону цветовой гаммы; то никакого неестественного вида бы не имел. Со светлым, меня бы точно приняли…. Что же теперь делать??
И поразительно быстро нашелся ответ: Главное: не возвращайся назад – в чертов приют на “Мельдерманнштрассе”.
– Я просто не переживу еще одну ночь в комнате, где ночует триста тел… О, как же я ненавижу этих самодовольных профессоров школы художеств. Ведь они даже не немцы, а немецкие евреи. Но указывают мне на несостоятельность. Значит – они ненавидят нас, – так, за нежеланием признать истину – отсутствие таланта; непринятый в Академию объяснял произошедшее. И эта надуманная причина, начинала ему все больше и больше нравиться. Так что, худющий теперь окончательно решил:
– Я докажу черномазым профессорам, как смертельно они ошиблись. Когда-нибудь, обязательно покажу!