2068
Шрифт:
Батюшка неторопливо расправлял одежды, прочищал горло, и Умнику показалось даже, что Симпатий медлит нарочно, рассчитывая, что толпа остынет и успокоится. Это не было спасением, но по крайней мере обещало отсрочку.
Если она не очнется, не закричит и снова не напугает их, думал Умник, им придется признать, что обряд подействовал, и тогда я заберу её домой. Спрячу, запру и подумаю ещё.
И даже если я подведу её, если не найду средства, даже если она всё равно умрёт, это случится позже и не так, не в мешке. План был слабый, негодный, но, кажется, единственный. И он мог сработать, потому
И отец запел уже свою молитву, вполголоса, ласково, словно тоже боялся разбудить ее. Но тут возле самого алтаря кто-то вдруг повалился на пол и заколотился, застучал ногами. Закричала женщина, за ней другая, люди шарахнулись в стороны, и Умник узнал вдруг безымянную белобрысую малышку, которая прибегала недавно к запруде с мёртвым мобильником в чумазой ладошке и до полусмерти испугала Рыбака.
— Перепрыгнул!
— Перекинулся бес! — завопили вокруг, и народ, давя друг друга, кинулся к выходу.
Припадок был точно такой же, с судорогами и пеной, но теперь он хотя бы знал, что делать : перевернуть набок и держать голову.
Когда все закончилось, старик огляделся и увидел, что в церкви остались только он, священник и Кузнец, и две больных девочки на полу. Склонившись над белкой, Симпатий распутывал верёвки.
— Чего стоишь? — закричал от двери Кузнец, мертвенно-бледный, с глубокой царапиной на щеке. — Тащи свою штуку, один я их не сдержу!
XI
— Ну? — спросила травница с неприязнью. — Помогла вам, книга?
— Нет, — ответил он, — не помогла. Я всё равно ничего не понял. Не могу соединить симптомы. Ну хорошо, предположим, это эпилепсия, но два случая сразу невозможны. А потом, у неё почернела рука. Значит, некроз, гангрена. А как она шла? Вы же помните, как она шла? Так ведь не ходят эпилептики. И никого не узнавала. И ещё она его укусила, понимаете? Укусила. То есть психоз, да? Лунатизм, галлюцинации? Что? Ну помогите мне разобраться. Неужели вам все равно? Вы же видите, оно распространяется. Я не врач, я не справлюсь один.
— А я ветеринар! — закричала старуха, и амулеты запрыгали у нее на груди. — Мне было двадцать четыре, я кошкам когти стригла! Думаете, это легко взвалить на себя такое в двадцать четыре? Я сначала даже не хотела признаваться, думала просто жить, как все, но они же начали умирать. От живота, от столбника, в родах, от кори… а тиф, а оспа?!
Я была одна недоучка с купленным дипломом, без антибиотиков, без вакцин. И всё, что у меня было… нет, смотрите на меня! Всё, что у меня тогда было — полтора года стажировки в ветклинике и краденный медицинский справочник, за который они же первые закидали бы меня камнями или утопили в реке.
Я вообще ничего этого не хотела, но я их лечила. Они всё равно умирали. Просто иногда я успевала понять, от чего, а иногда нет. Попробуйте наблюдать, как человек умирает от диабета, когда вы не уверены даже, что это в самом деле диабет.
Попробуйте определить на ощупь рак поджелудочной или ампутировать руку без наркоза, лечить язву календулой и отваром подорожника. Или впервые в жизни сделать кесарево на кухонном столе и спасти ребенка, а потом смотреть, как мать истекает кровью, которую вы не умеете остановить. Вы хоть представляете, сколько их было?
Она замолчала, красная, с тяжелым сердитым лицом, и он увидел, вдруг какая она стала старая. почти такая же старая, как он.
— Просто они совсем дети, — сказал он бессильно.
— Белка и эта маленькая. — Жданка, — сказала старуха. — Её зовут Жданка. Очень смешные у них теперь имена.
Он вышел из тёмного старухиного дома и обнаружил, что уже рассвело. Истошно орал проснувшийся петух. Окна и крыши подсветило розовым, и поле вокруг лежало огромное, свежее, готовое к жаркому дню, но маленькая деревня казалась мёртвой. Пустые огороды, запертые двери, спрятанные за ставнями окна. Скотина осталась в стойлах, не бегали дети, не шли хозяйки за водой, и даже в поле не видно было ни одного жнеца. «Попрятались», подумал Умник, ускоряя шаг. «Испугались и ждут. Ну, конечно, значит, я успею».
А потом свернул за угол и понял, что опоздал.
XII
Их было пока немного — человек двадцать с небольшим, четыре-пять женщин и пара десятков мужиков. Они топтались на тесном церковном дворе, смирные, причёсанные, в чистых рубахах, но ясно было, что решение принято. Бессознательное, неоформленное, общее желание муравейника, коллективная воля осиного роя, которая вытащила их из постели и приволокла сюда, заставила сбиться в тесную гудящую массу и теперь дожидалась просто, чтобы кто-то один, самый испуганный, например, или самый смелый, не важно — первым расслышал её и облёк в слова. Чтобы рой не заразился и выжил, обеих опасных бесноватых нужно было убрать. Единственным препятствием для ясного этого выхода оказалось нарядное церковное крыльцо и неожиданно всклокоченный Кузнец, торчавший зачем-то в широком дверном проёме.
Вероятно, он был потрясён своим странным местом в этом раскладе даже сильнее, чем остальные, потому что стоял напряжённо, наморщив тяжелый лоб. Глаза у него были дикие.
Когда старик подошел, Кузнец скользнул по его лицу мутным от недосыпа взглядом, но не узнал.
Умник замер, чтобы неосторожным движением или глупым выкриком не раскачать, не нарушить непрочное равновесие, потому что все ещё продолжал надеяться.
Например, на крыльцо мог взойти Симпатий, седовласый и грозный в золотом своем облачении, и сломить коллективную волю, прежде чем она обретет форму.
Или со двора у кого-нибудь могла вырваться обиженная корова, которую бросились бы ловить, пока она не потоптала посевы. Или даже дождь. Прямо сейчас, в эту минуту, с неба мог хлынуть дождь, остудить собравшихся в кучу мужиков, промочить и разогнать по домам.
Господи, если ты есть, если слышишь, пошли на них дождь ! Пошли, град, ударь молнией ! Делай, что хочешь, только останови их, и я сразу в тебя поверю.
Но дождь не пролился, и молнии не было.
Вместо этого на дальнем конце дороги у ведущей к реке развилки появился человек.