21 день
Шрифт:
— Видел я, сколько родни съехалось на поминки, — заметил священник. — Кстати, из вещей все в доме цело?
— Помилуй, Гашпар! — ужаснулся почтмейстер. — Эдакое предположить, да еще будучи священником!..
— В том-то все и дело. Ты разбираешься в телеграфных знаках, в почтовых расходах, в расписках-квитанциях, а я — в душах скорбящих… Ну, выкладывай, Йоши!
— Что говорить, сами знаете, как в таких случаях бывает…
— Еще как знаем! — подтвердил священник.
— Шурин поцеловал золотые часы покойной Юлишки… плакал, говорил, что они дороги ему как память…
— Забрал он часы или нет?
— Я сам отдал ему.
— Вот видишь, почтмейстер, надо
— Вина тоже порядком поубавилось, — вздохнул Йоши.
— Ох уж эти мне убитые горем родичи! — горько воскликнул священник. — Шурин тянул стакан за стаканом, словно песок воду. Стоит ли после этого удивляться, что он слезу пустил!.. Ну, вы ступайте вперед, а я вас догоню!
Осенняя погода установилась чудесная. На заре выпадала легкая изморозь, однако стоило только солнцу избавиться от рассветной младенческой розовощекости, как оно изливало на мир тепло чуть ли не по-летнему щедро; под его знойными лучами таял иней, а отяжелевшие виноградные, ореховые и вишневые листья один за другим опадали на землю.
По жердям, подпирающим виноградные лозы, прыгала сорока, тряся хвостом, и оживленно трещала, что в равной мере можно было принять как за бессмысленную болтовню, так и за выражение удовольствия: наконец-то минула шумная пора сбора винограда, люди перестали сновать взад-вперед, нарушая тишину совершенно никчемной ружейной пальбой и грохотом винных бочек.
— Ну, вот мы и остались одни, — стрекотала сорока. — Те три человека, что иной раз сюда захаживают, — не в счет: к ним хоть на шляпу садись…
— Валяй, попробуй, Теч, — каркнул старый ворон, — а мы поглядим…
— Я всего лишь хотела сказать, что у этих людей нет при себе ружей, и сообразить такую простую вещь мог бы даже старый любитель копаться в навозе вроде тебя. — С этими словами сорока взмыла в воздух и опустилась на огромное ореховое дерево перед давильней дядюшки Йоши, стрекотом своим зазывая гостей.
Сорочий стрекот был слышен даже в подвале, и Цин-Ни с любопытством прислушался к характерным звукам, которые определенно предвещали гостей.
«Жаль, что Теч на всех реагирует одинаково, — думал Цин-Ни, который по случайному совпадению тоже был вдовцом. — Кое-какое разнообразие не помешало бы». Овдовел он недавно, однако внешне вдовство не сказалось на нем. Его подруга вышла на волю, желая полакомиться орехом, и не вернулась, потому что заглядывалась на орехи, вместо того чтобы внимательнее присмотреться к ореховому дереву, на ветку которого присела передохнуть пустельга. Минутой позже пустельга разжилась добычей, и таким образом наш Цин-Ни овдовел.
Оставшись в одиночестве, Цин-Ни не знал, чем заняться от скуки, и выгрыз в ящике такую норку, что она оказалась бы впору и многочисленному мышиному семейству. Управившись и с этим делом, он обошел из угла в угол всю постройку, которая с точки зрения человека считалась всего лишь маленькой хижиной, но мышке казалась бесконечно огромной. В давильне было довольно большое переднее помещение со спуском в винный погреб и комнатушка, единственное окно которой выходило на дорогу. Перед давильней, у большого орехового дерева, находилась обвитая виноградом беседка со столом и скамьей; позади росли сливовые и абрикосовые деревья и кусты астр; на этом и кончался участок, при котором, собственно говоря, виноградника не было. Виноградник как таковой представляла собою беседка, поэтому дядюшка Йоши со спокойной совестью
Однако все эти тонкости вряд ли интересовали нашего Цин-Ни. Мышонком он какое-то время сторонился, даже страшился людей, но позже вынужден был признать, что это всего лишь изживший себя предрассудок. И после этого он стал буквально ждать появления людей, которые не только приносили съестное, но и вообще вносили в его жизнь приятное разнообразие.
И все же каждый раз ему приходилось перебарывать в себе этот застарелый предрассудок, и, прежде чем выйти из укрытия, Цин-Ни некоторое время подсматривал за людьми. Правда, подглядывать — занятие некрасивое, зато иной раз весьма полезное, а по мышиному своду законов — и вовсе жизненно важная необходимость.
Цин-Ни, как правило, спал днем, хотя это и не было законом, а здесь, в давильне, вообще не имело никакого значения. Сюда никогда не забредали кошки, не наведывались ласки или хорьки и не залетала ни одна из птиц, для которой мышиное мясо казалось бы лакомством или хотя бы приличной едой. Раз, правда, сквозь разбитое в уголке оконное стекло внутрь впорхнула синичка, облетела вокруг всю комнату, а затем — бум! — с маху ударилась о стекло, не будучи знакомой с его свойствами. Синичка страшно перепугалась, теперь уж ей было не до того, чтобы разглядывать комнату, она снова рванулась к окну, но налетела на стекло и рухнула на подоконник. Глаза ее затуманились смертельным ужасом перед неволей, и видно было, как сердчишко колотится где-то у горла. Синичка была до такой степени напугана, что не почувствовала страха, даже когда мышка прошмыгнула по оконной раме и остановилась у отверстия в стекле.
— Вот здесь ты можешь выйти, Цитер, — вежливо пискнул Цин-Ни, потому что, разумеется, это был он. — Но в другой раз примечай, в каком месте ты входишь внутрь, иначе не сумеешь выбраться обратно.
— А ты меня не тронешь? — растерянно поморгала синичка.
— Сразу видно, что ты родилась в этом году, иначе не задавала бы таких глупых вопросов. Отверстие находится здесь…
— Мне кажется, как будто здесь всюду отверстие, и все же я не могу пройти сквозь него. Никак не пойму, в чем дело.
— Цитер, в последний раз тебе говорю: в этом месте дырка. И заруби себе на носу: человека никто не поймет, даже я, а ведь мы с ним друзья… Ну давай, а то у меня дела.
Синичка — растеряв одно-два перышка — вылезла сквозь отверстие в стекле и, не помня себя от счастья, вспорхнула на ореховое дерево.
— Нет чтобы поблагодарить… — досадливо шевельнул усами Цин-Ни и попытался было раскусить жестяную плошку, забытую хозяином на подоконнике. Но поскольку плошка оказалась слишком твердой для его зубов и к тому же нещадно гремела, Цин-Ни сквозь дырку в стекле выбрался на одну из плетей, обвивавших беседку, и подумал, что мог бы сделать это гораздо раньше. По сравнению с прохладой дома здесь было приятно тепло, поскольку солнышко припекало; однако Цин-Ни предпочел остаться в тени: он не любил быть на виду. Беседка нравилась ему еще и тем, что отсюда проселок, до которого от давильни было рукой подать, просматривался как на ладони, и можно было увидеть многое такое, чего мышонку с земли и не углядеть.