21 день
Шрифт:
И этот шелест звучит совсем как сонный зевок.
— Все так оно и было, — вздыхает Тополь. — Время знает, что все так и было… и ночь тоже знает.
— И мы тоже знаем, — шелестит Бузина. — Только в одну ночь не вместить всех событий былого. Видишь, как запрокинулся ковш Большой Медведицы, и роса выпала… вот-вот светать начнет.
— Ш-шш, — остерегает ее Тополь, и все снова стихает, потому что у догорающего костра опять появился длинноволосый старец. Он стоит, смотрит на тлеющие угли, прислушивается к тишине, к негромкой перекличке удаляющихся колес.
Затем
— Вера, — шепчет старик. — Вера!
И, наклонясь вперед, прислушивается.
Повозка, чуть подскочив, свернула на дорогу, вдоль которой в рассеивающейся мгле угадывались тополя. Ровная поступь лошадей указывала на хорошо укатанный путь, а вскоре послышалось журчание воды, свободно стекающей у мельничной плотины.
Тополя присматривались к незнакомой повозке и головками пирамидальных стволов, устремленных к небу, кивали, подавая знак собрату-Тополю у колодца:
— Вот они едут… едут… Какой-то свет ждет их в доме.
— Какой свет? Я не вижу.
— Да тебе его и не увидеть, братец, потому что светится окошко внизу, со стороны плотины. Зато мы постараемся побольше увидеть и услышать, и ты тоже узнаешь обо всем.
Повозка катила дальше, и стоило ей поравняться с очередным тополем, как колеса начинали переговариваться громче.
— Какой-то свет виднеется, — сказал мельник, — наверно приехали.
— Ох, поскорей бы добраться, — зевая ответила жена. — Какое счастье, что дочка в тот момент не проснулась.
— Незачем ей знать про такие дела. Да и ты забудь начисто, поняла? Тут шутки плохи… Я смотрю, нас заметили: свет теперь по эту сторону переместился.
Лошади сами повернули к свету и сами стали. В дверях мельницы появился высокий человек со светильником в руках.
— Добрый вечер, — сказал он. — Я пойду впереди лошадей. Дорога к дому петляет. Лучше будет, если я покажу.
— Благодарствуем.
Снаружи шумит вода, но здесь, на мельнице, тишина молча пытается отыскать себе место. Мельница совсем новая, и предметы не успели тут обжиться. Балки треща потягиваются, мучной ларь зевает, обнажая пустое нутро, в комнате скрипит кровать, хотя никто и не думал на нее садиться, сквозняк гонит по мучному желобу забытую там стружку, и та с шуршанием катится вниз. Жернова в вынужденном бездействии давят друг на дружку и на толстую опорную балку, которая изготовлена в расчете на добрую сотню лет, а стало быть, у нее есть время кряхтеть и стонать, сколько душе угодно. Но балка и не кряхтит: она сработана из дуба и может выдержать на себе хоть всю мельницу.
В нижней части мельницы возле дубовых балок проходит толстая ось водных колес, приводящая в действие зубчатое колесо, а то — при помощи приводного ремня — дает жизнь всей мельнице.
Вода яростно пенится, потому что ее вынуждают падать вниз, а это ей непривычно, шумно, и не удается ровно стекать по желобу, ведущему к лопастям колеса; ей хочется показать свою силу, хочется своей стихийной мощью сдвинуть с места невообразимо тяжелое колесо, и тогда внутри урча-ворча заработает мельница.
— Только дайте мне себя показать! — шумит вода, а колесо делает вид, будто сопротивляется, и с поистине человеческой мудростью подставляет свои лопасти натиску водной стихии: борись и одолевай, ручей Кач, радуйся своей победе и не подозревай, что тебя заставили работать. Да тебе и не догадаться об этом: ведь ты никогда не увидишь муку — единственно ценный результат своей неверно истолкованной деятельности.
Мельницу уже опробовали, проверив, согласно ли работают все ее части, и подрядчик оставил на мельнице лишь мастера-каменщика — передать готовую постройку мельнику.
— Мельница ладно сработана, не осрамит нас, не подведет, — говорит мастер, когда они с мельником заходят сюда. — Вот и управляющий наведывался…
— Может, пустить воду?
— Конечно, отчего не пустить, — кивает мастер и выходит.
Мельник стоит посреди мельницы и чувствует под ногами привычную дрожь пола: вода вступает в единоборство с колесом. Силы напрягаются, тянут в одном направлении — точно вол под ярмом, а затем разбегаются в разные стороны, направляемые колесами, шарнирами, приводными ремнями, и вот уже — правда, чуть громче обычного, ведь пока что оно пущено на холостом ходу — приходит в движение все мукомольное устройство. Но этот шум стихнет, когда воронка будет засыпана дополна, и в этом изобилии захлебнутся жернова и желоба, а зерно пройдет свой последний путь, доверху заполняя пузатые мешки отрубями и мукой.
Мастер вернулся и теперь стоит рядом с мельником, внимательно прислушиваясь. Однако не слышно никакого лишнего шума, механизмы работают четко, ремни движутся плавно и колеса вертятся равномерно, безо всякого напряжения.
Мельник довольно кивает.
— Можно останавливать? — спрашивает мастер.
— Не надо. Пусть механизмы разработаются.
— Я ведь не зря говорил, что строили на совесть. Вот и управляющий сказал…
— Мне молоть на ней, а не управляющему…
— Оно верно… Ну что ж, тогда и мне пора. Благодарствую за гостеприимство, не стал бы спешить, кабы к утру не надо было в Сил поспеть.
Мужчины обмениваются рукопожатием, и каменщик выходит наружу, в спокойную темноту; какое-то время шум мельницы провожает его, затем мягкое урчание постепенно остается позади.
Мельник стоял в дверях, на том же месте, где они распрощались с мастером. Он прислушивался к сосредоточенной работе лопастей, вдыхал прохладный, пряный запах камышей и луговых трав, и ему подумалось, что место тут неплохое. Конечно, крепко придется потрудиться, ведь он — один работник на все-про все, но другими распоряжаться — тоже лишняя забота. Нет уж, никаких помощников ему не надо, он свое дело знает, и жена работать умеет. И умеет молчать…