21 км от…
Шрифт:
А на улице снежок пушистый, не спеша, падает. Под ногами хрустит. Декабрь. На площади мужики лестницу к памятнику Ленину подставили, бакенбарды и парик из гипса пришпандоривают, бронзовой краской подмалевывают. Подпись внизу меняют. Получается «Пушкин и теперь живее всех живых». Пантелей Тихонович подошел, сказал, что «Пушкин – это наше всё», и пошел дальше. Потом вернулся, добавил «и даже больше, чем всё». Отряхнул воротник от снега, пробормотал: «Я себя под Пушкиным чищу» – и снова дальше пошел. Шел, шел, надоело гулять, повернул и назад к дому поковылял.
А дома чайник выкипел. Огонь на плите затушил, и газом комната заполняется. Жена лежит, встать не может. Надышалась газа. Угорела. Чиркнет искорка, и всё. Полдома взлетит.
Пантелей Тихонович домой идет. Думает, зайду в дом, подойду к жене, поцелую. Скажу: «Давай, милая, чаю попьем». Она в ответ в щечку чмокнет, скажет: «Давай, Пантюша, попьем. Тебе какого чаю, индийского или зеленого?»
А он задумается и ответит:
– А мне лучше с коньяком.
Жена нальет в чашки, на поднос поставит. Отдельно рюмочку с водкой - коньяку у них отродясь не водилось. В комнату принесет. Около Пантелея Тихоновича поставит. Сама рядом сядет.
Пантелей Тихонович мечтает.
Жена дома на полу от газа задыхается.
Пантелей Тихонович по ступенькам на второй этаж поднимается.
Газ кухню заполнил.
Пантелей Тихонович на третий.
Газ в коридор, потом в прихожую.
Пантелей Тихонович на четвертый.
Газ на лестничную площадку изо всех дыр рвется.
Пантелей Тихонович к двери подошел.
Газ с той стороны квартиру переполнил, ко взрыву подготавливается.
Хотел Пантелей Тихонович в звонок позвонить, руку поднял к звонку. Палец указательный вытянул.
Замер.
Он тут – газ с другой стороны.
Показалось Пантелею Тихоновичу, что тухлятиной воняет. Или капуста где переквасилась? Или газ?
Убрал он палец указательный от звонка. Дверь аккуратно открыл, чтобы искры не наделать. А оттуда газом прет. Дышать нечем.
Натиснул Пантелей Тихонович посильней очки на нос, воздуху побольше внутрь набрал, чтобы не задохнуться, зажмурился и в кухню. В доме дым коромыслом. Ничего не видать. Забежал в кухню. Окно начал открывать. Внутреннее открыл, а второе не выходит. Шпингалет пристыл к масляной краске намертво, не выдвигается. Он тогда окно табуреткой расколошматил – жену спасать надо! Не до имущества тут!
С улицы холодом декабрьским пахнуло. Дым развеяло. Открыл глаза Пантелей Тихонович, чтоб жену искать, а она рядом, у плиты стоит, капусту квашеную жарит. Пригорело у нее маленько. В руках деревянную лопатку держит, чтобы переворачивать. Да не переворачивает, а рот разинула и смотрит, чего это ее придурок по дому носится и стекла бьет. Потом тресь его этой лопаткой по башке!
– Ты, – говорит, – Пантелей, последних мозгов лишился. Зима, холодно, а ты окна бьешь.
И еще раз тресь!
Тут Пантелей Тихонович, конечно, сообразил, что к чему. Выдохнул набранный еще на лестничной площадке воздух, махнул рукой, в комнату ушел, с горя на диван лег.
А жена вторую, неразбитую раму закрыла, капусту дожарила и тоже в комнату пошла, чтобы опять мужу объяснить, кто он такой. Пока шла, дотюмкала и про газ, и про то, что любит ее Пантюшенька, раз стекла не пожалел, а ее хотел спасти. Помягчела, разулыбалась.
– Пантелей Тихонович, – говорит, – хочешь капусты квашеной тушеной на ужин?
А Пантелей-то на диване мертвый лежит и ничего уже не хочет.
«25 часов»
С емен Вырин был завидным женихом. Учился на третьем курсе, водил отцовскую машину. Не курил, да и пьяным его не видели. Семья у Семена была работящей, зажиточной. Жили в трехкомнатной квартире, имели дачу. Так, что многие местные красавицы примеряли Вырина к себе в мужья.
А женился он на Валюше. Встретил в коридоре института и влюбился.
Гуляли они до пятого, ее, Валюшиного, курса. Она была на два года моложе.
Жила в общежитии. Была круглолица, невысока ростом с длинной, тугой косой. В прежние времена считалась бы красавицей, а теперь разглядел ее только Вырин. Влюбился. Почему, неизвестно, может быть, в большие, голубые глаза, может, в слегка припухлые губы. Да кто вообще знает, за что и почему влюбляются? Валюша была доброй. И не потому, что изображала это. А просто такой была. От природы. Может быть, Вырин ее за это и полюбил.
Полюбили Валюшу и родители Вырина. Приняли в семью с радостью, и жили они счастливо, как пишут в сказке, ровно три года и три месяца. А потом во время родов попала Валюше какая-то инфекция, и через месяц она умерла.
Давно подмечено, что если костлявая старуха придет в дом, то пока не перекосит всех, не угомонится. И когда Танюшке исполнилось шесть лет, остались Семен с дочкой одни. Не стало у них ни одного родственника, ни с его, ни с Валюшиной стороны.
Соседи, жалея, говорили, хорошо хоть малышку до этого возраста дед с бабкой помогли вырастить, а то Семену совсем тяжко бы пришлось.
Жениться Вырин второй раз не собирался. Сначала маленькой Танюшкой занимался, потом работой. Считал, что нехорошо, если у дочки мачеха будет.
Когда наступил капитализм, и вовсе стало ему не до женитьбы. Завод разорился, оказался Семен без денег, а дочку надо и одеть, и в школу снарядить и покормить не абы чем.
Занялся Семен Вырин извозом на отцовских «Жигулях», с год перебивался этим, а потом машина совсем износилась и начал он подрабатывать ремонтом автомобилей.
А Танюшка росла и превращалась в красивую девочку, а потом в девушку. Семену хотелось побаловать дочку, нарядить красиво, модно, и он пропадал за ремонтом машин неделями. Благо, ломались не только отечественные, но и всякие иномарки.