21.12
Шрифт:
Вчера, когда солнце близилось к зениту, меня вызвали во дворец.
Покидая свою пещеру в полдень, я со спокойной душой оставил в ней дочерей Оксиллы, потому что знал — мое духовное животное присмотрит за ними в мое отсутствие. Святейший Ягуар Имикс, только что вернувшийся из дальнего военного похода, предначертанного ему звездами, призвал меня к себе, чтобы открыть значение бога Акабалама и дать мне новую возможность продолжать обучение наследника.
Когда же я оказался в нескольких сотнях шагов от центра города и менее чем в тысяче от места, где был заложен новый храм-мавзолей для Властителя,
Я знал, что сбор был назначен именно на сегодня, но не мог себе представить его грандиозности и великолепия. Невозможно описать словами то чувство, которое я испытал, увидев Кануатабу снова полным жизненной силы, каким город был во времена моего детства, когда отец носил меня на своих могучих плечах по торговым рядам. То и дело в толпе слышались разговоры, что Ягуар Имикс совершил чудо и не только накормит всех на этом величественном празднике, но и создаст запасы, которые помогут нам продержаться до следующего урожая.
Я видел мужчин, несших к южной лестнице дворца щедрые подношения из специй, ценных пород дерева и ониксов. Были там еще и соль, и гвоздика, и кинза, и сушенные на огне перцы чили — смесь, из которой делали приправу для мяса индейки или оленя. У меня даже заурчал от голода желудок. Но ведь ни индюшек, ни оленей, ни агути не встретишь и в двух днях пути от города — об этом с уверенностью доносили рабы. Могло ли случиться так, что во время последнего звездного похода Ягуар Имикс и его могучая армия захватили столь огромный запас мяса?
Ко мне приблизился дворцовый карлик. Я приведу здесь его слова, чтобы стало понятно, на какие злодейства он был способен. Вот что он сказал:
— Если бы все узнали, как это известно мне, писец, что ты даже не прикасаешься к тем девочкам, ты бы сразу лишился своих наложниц. В моей власти укоротить твою жизнь на десять тысяч солнц, как и жизни девочек. Поэтому впредь не смей мне больше перечить.
Никогда до сей поры не испытывал я большего желания выпустить кровь из тела другого человека и вырвать ему из груди сердце. Вот если бы только сейчас в одном из проулков возникла потасовка, достаточно громкая, чтобы заглушить вопли Якомо! Я бы тогда голыми руками разорвал его на части, а потом похоронил так, чтобы никто и никогда не нашел его останков.
Но я не успел ничего сделать, когда люди на площади вдруг заволновались. Мимо нас провели окрашенных синей краской военнопленных — пятнадцать человек в колонне. Всех их привязали к длинному шесту, и каждый, кроме того, за обе руки и шею был связан с идущим впереди. Некоторые из них с трудом передвигались, ведь им несколько солнц подряд пришлось идти пешком. Были и такие, кто уже сейчас выглядел как мертвец.
Татуировки на торсе одного из плененных выдавали его высокое положение в обществе, и мне прежде ни разу не доводилось видеть знатного мужчину, который бы так боялся быть принесенным в жертву. Он кричал и извивался, понукаемый конвоем двигаться вперед, но при этом волочил ноги, поднимая за собой облако пыли. Даже по лицам сопровождавших его воинов я мог судить, что и они видели такое впервые. Полностью униженное достоинство! Только душевное расстройство могло довести этого высокородного человека до позорного отказа спокойно встретить то, что уготовила ему судьба!
И я пошел дальше мимо жадно глазевших на это зрелище торговцев, портных и чужих наложниц. Парная баня расположена на последнем этаже дворца. Это зал с куполообразной крышей на вершине башни, одно из самых потаенных святилищ для молитв и общения с богами. А потому сюда на пиры и для отправления других ритуалов собирался обычно только самый узкий круг людей, особо приближенных к Властителю.
Но когда я теперь вошел в сухую баню, то обнаружил правителя в полном одиночестве, чего на моей памяти не случалось уже тысячу солнц. У него было утомленное лицо, в котором при всем желании читалось меньше святости, чем когда-либо раньше. В зале не оказалось ни одного раба, ни одной из самых старых жен, готовых помочь, если бы ему что-нибудь понадобилось.
Властитель изрек:
— Я велел тебе прийти, Пактуль, чтобы ты своими глазами увидел приготовление пищи для великого пира и смог потом описать его в великих книгах для наших потомков на многие века вперед.
Я преклонил колени рядом с раскаленными углями, жар от которых казался невыносимым. Но приглашение в дворцовую парную — это величайшая честь, и я ничем не выдавал своих мучений. А потом осмелился заговорить сам:
— Высочайший! Да, мы должны описать этот великий пир, но я обязан снова спросить тебя, как случилось, что боги ниспослали нам его, но нигде больше не проявили своего милосердия? Чтобы мне оставить правдивое и точное описание в одной из книг, разве не должен я понять, почему мы пируем сегодня, а в остальные дни вынуждены голодать?
Властитель стиснул зубы. Он нахмурился и посмотрел куда-то мне за спину, словно смиряя в себе приступ злости. Его рука крепче вцепилась в жезл, положенный правителю. Но когда я закончил, он не вскочил с места и не принялся кричать в гневе; не вызвал он и стражей, чтобы те увели меня. Он лишь посмотрел на мою руку и указал на перстень с обезьяной — символ многих поколений писцов, чьи традиции я продолжал.
И затем он сказал:
— Вот это колечко, которое ты носишь, перстенек обезьяны-писца — символ твоего статуса… Неужто ты думаешь, его можно сравнить с божественной короной, которая венчает мою голову? Ничего не желал бы я больше, чем иметь возможность разделить свое бремя с народом и объяснить, на какие компромиссы мне приходится идти, чтобы умиротворить богов. Нести подобное бремя невозможно научиться по книжкам. Это знание я получил единственно возможным путем — от своих предков, что правили этим раскинувшимся на террасах городом в прежние времена. И этого не постичь человеку, который носит всего лишь перстень писца.
С этими словами правитель поднялся, представ передо мной во всей своей наготе. Я ожидал, что он ударит меня, но он лишь велел мне встать с колен. Потом прикрылся набедренной повязкой и приказал следовать за собой в дворцовую кухню.
Если верить молве, нет ничего, что придворные повара не могли бы приготовить, пожелай этого Властитель. Они отправляли своих учеников в недельные походы за плодами гуайявы или мексиканской сливы, произраставшими только высоко в горах, или чтобы те купили у лесного племени сладкий батат, который вызревает зимой под сенью одиноко растущей сейбы.