22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война
Шрифт:
Установить радиосвязь ни со штабом корпуса, ни с КП танковой дивизии Мишанина не удалось. Рации молчали. Крайне встревоженный, Попель бросился на танке Т-34 через пылающий после многократных бомбардировок хвойный лес к Бродам. Но в лесу на восточной окраине города, на том месте, где днем располагался штаб корпуса, уже никого не было: «Ни души. Пустые землянки. Ветер лениво гоняет обрывки бумаг...» Вскоре на лесную поляну выехала машина заместителя начальника разведки корпуса майора Петренко. Он также подтвердил достоверность невероятных сообщений:
«...дивизия
Жанр этой книги — документальное историческое исследование, поэтому не будем дальше интриговать читателя, тем более что ничего загадочного и не произошло. Никаких Х-лучей, никаких немецких десантов, никаких землетрясений в заболоченном лесу — просто 8-й мехкорпус в очередной раз накрыла «ударная волна» от очередного безумного приказа командования Юго-Западного фронта.
Маршал Баграмян в своих мемуарах с гордостью пишет, что «в штабе фронта не чувствовалось и тени растерянности»!
Не будем спорить. Поверим на слово. Растерянности — не было. Всего остального — євязи, разведки, достоверной информации о состоянии своих войск и войск противника, твердости и последовательности в принятии решений — тоже не было. Вечером 26 июня на основании панических слухов (которые неизбежно, как вши на заключенном в концлагере, заводятся в тылу деморализованной армии) в штабе ЮЗФ. пришли к выводу, что начавшийся утром контрудар уже закончился неудачей. Оперативная сводка штаба ЮЗФ № 09 от 26.06.1941 г. сообщала: «8-й мехкорпус в 9.00 26 июня нерешительно атаковал мехчасти противника из района Броды и остановлен противником в исходном (???) для атаки районе...» [29, стр. 30].
Уже эта оценка ситуации, принятая в то самое время, когда 19-й и 8-й мехкорпуса (к сожалению, не имея связи друг с другом) наступали на Дубно и Берестечко, была совершенно неадекватна реальности. Ну а решение, принятое на основании такой оценки, было совсем уже странным. «Слово взял начальник штаба фронта, — вспоминает Баграмян. — Его мысль сводилась к тому, что надо подходящие из глубины 36-й и 37-й стрелковые корпуса расположить на линии Дубно, Кременец, Золочев с задачей упорной обороной задержать врага. Механизированные корпуса отвести за этот рубеж» [110].
Где тут логика, где следы здравого смысла? Даже если исходить из того, что мехкорпуса фронта, все еще располагавшие к тому времени полутора тысячами танков, оказались неспособны разгромить или по крайней мере задержать продвижение врага, то какие же были основания надеяться на то, что два стрелковых корпуса смогут справиться с такой задачей? Неужели в штабе фронта еще не знали, что стрелковые дивизии, укомплектованные в значительной части призывниками из западных областей Украины, разбегаются толпами после первых же выстрелов? И как можно ставить задачу «отвести за этот рубеж», когда никакого оборудованного оборонительного рубежа
Примечательно, что и Г.К. Жуков (начальник Генерального штаба и полномочный представитель Ставки на Юго-Западном фронте) прямо предупреждал против такого решения:
«...узнав, что Кирпонос намеревается подходившие из глубины 36-й и 37-й стрелковые корпуса расположить в обороне на рубеже Дубно, Кременец, Новый Почаев, он решительно воспротивился против такого использования войск второго эшелона фронта:
— Коль наносить удар, то всеми силами!
...Перед тем как улететь 26 июня в Москву, Г.К. Жуков еще раз потребовал от Кирпоноса собрать все, что возможно, для решительного контрудара...» [110].
Полная несостоятельность принятого вечером 26 июня решения (которое Баграмян даже в своих послевоенных мемуарах без тени смущения называет «наиболее отвечающим изменившейся обстановке оперативным решением») выявилась не через несколько дней, а уже через несколько часов — утром 27 июня.
Продолжим чтение воспоминаний Баграмяна:
«..Не успели мы получить донесения о возвращении 8-го и 15-го мехкорпусов на прежние рубежи, как по штабу пронеслась весть: фашистские танки устремились на Острог. В штабе фронта — тревога (но ни тени растерянности. — М.С.)... Полковник Бондарев взволнованно доложил, что сегодня (27 июня. — М.С.) на рассвете 11-я немецкая тонковая дивизия совершила стремительный рывок из района Дубно. Отбросив к югу находившиеся на марше части правофланговой дивизии 36-го стрелкового корпуса, она теперь почти беспрепятственно продвигается на Острог...»
Вот и весь «оборонительный рубеж, занятый стрелковыми корпусами»!
Но еще раньше, чем немецкие танковые части про-юлжили наступление с поля боя у Дубно на восток, на решение командования ЮЗФ отреагировала Москва. В ночь с 26 на 27 июня в штабе ЮЗФ заработал аппарат высокочастотной телеграфной связи «БОДСО. Баграмян вспоминает:
«...Бегу в переговорную, подхватываю ленту, читаю: «У аппарата генерал Маландин (заместитель начальника Генштаба РККА. — М.С). Здравствуйте. Немедленно доложите командующему, что Ставка запретила отход и требует продолжать контрудар. Ни дня не давать покоя агрессору. Все».
Спешу к Кирпоносу. Выслушав мой доклад, он тихо чертыхнулся...»
Тихое чертыхание большого начальства оглушительно отозвалось в войсках.
На рассвете 27 июня Попель нашел, наконец, на южной окраине Брод штаб своего мехкорпуса:
«...мы увидели на обочине KB командира корпуса. Около танка, не останавливаясь, туда и обратно, как заведенный, шагал Рябышев. Я видел комкора всяким. Но таким — никогда... Рябышев, едва кивнув мне, достал из нагрудного кармана сложенную вдвое бумажку: