22 июня, ровно в четыре утра

Тарханов Влад

Извините, отвлекся, так мы про Могилев-Подольский. Надо сказать, что городок переименовали в честь Подола, красивейшей местности в центре Украины, которую называли «Украинской Швейцарией», да и было за что. Живописные холмы по берегам Днестра создал на вечнозеленом Подоле удивительный по красоте ландшафт, сама природа была щедра в этом крае — и богатой плодородной землей, рощами и лесочками, холмам и ярами, по которым протекали прохладные ручьи, вливающиеся в стремительные, текущие с Карпатских острогов, реки. Здесь все было создано Богом для счастливой жизни человека: зерно, брошенное в землю, всегда приносило богатый урожай, посаженные сады ломились от спелых и сочных фруктов, да так, что ветки трещали, успевай только собирать! Даже теплолюбивый виноград щедро дарил урожаем в ответ на людскую заботу. А какие тут заливные луга! А тучные стада! А реки и озера, переполненные рыбой? Все в этой земле благословенно, все в ней хорошо… И только мира и спокойствия нет на этой земле, нет, не было, и вряд ли когда-нибудь будет.

Люди

пришли сюда, как только отступил ледник. Кого только тут не было. Разве что первые поселения, да и то из-за их малочисленности, оставались долгое время без следов войн и массовых убийств. Кого только не видели эти речные берега! И мирные трипольцы, не знавшие войн несколько тысяч лет, занимавшиеся сельским хозяйством и создавшие уникальные по красоте образцы искусства, но вот сдвинулась в путь Великая степь, прошли по Подолью скифы да сарматы, гунны и готы, и иные варварские племена, чья судьба была завоевать всю Европу. А булгарские племена примерно в этих местах разделись на три колена, потом из польских лесов появились первые славяне, они тут, на Подоле сделали первую остановку в безудержной экспансии на север и на восток, накопили сил, а потом пошли к Бугу и Днепру, а потом дальше, к берегам Онеги и Волги. И уже им, славянам, приходилось на Подоле сдерживать натиск Великой степи. Сколько горя принесло этой земле противостояние с Великой степью! Сколько раз разоряли ее дотла пришлые орды кочевников. Но прятались по балкам, оврагам да лесочкам чудом уцелевшие местные жители, приходили люди с гор да лесов и вновь и вновь заселяли эту благодатную землю, которая была та щедра к своим владельцам. И также щедро брала плату за плодородие — человеческой кровью. Так получилось, что экспансия славян шла на север, туда, где болота и густые леса помогали укрываться от врагов, а тут, на благодатном Подоле укрыться от врага можно быдло только за крепостной стеною. Так Поднестровье неожиданно стало окраиной русских земель, местом, где встречалась культура леса и степи, кочевники-скотоводы и оседлые землепашцы. Но теперь враг пришел не из степи, на этот раз он шел из Европы, такой просвещенной, такой разумной, вот только додумалась «просвещенная Европа» до нацизма, а теперь он, нацизм, пришел сюда, неся людям смерть, ибо не должно было быть иных унтерменшей, кроме рабов, а ты пойди, попробуй затащить в рабство русского человека!

Первая бомбардировка Ребекке не запомнилась, она была слишком далеко, вместе с другими комсомольцами вновь помогали укреплять пограничные точки. Нет, они не работали в самих ДОТах, но копать окопы и рвы на берегу Днестра, создавая между укрепленными узлами защитные линии, в которых будут бить врага бойцы Красной армии — это была их задача. Как только девушка приехала в город и забежала к родителям, сразу же помчалась в райком комсомола. Была уверена, что там что-то знают, скажут, какая от нее понадобиться помощь. А в райвоенкомате уже выстроилась очередь из добровольцев, которые хотели попасть на войну. Они не задумываясь шли навстречу врагу, они был уверены в близкой победе. Они знали — враг напал, Родину следует защищать. Из тех, кт о не попал в призыв, имел какие-то ограничения, но пылал жаждой борьбы с врагом, стали формировать истребительный батальон. Всего в Могилеве в него набрали четыреста человек, большей частью евреи, работавшие на машиностроительном заводе. Во взводе, в который попал Йон Деген, из тридцати двух человек двадцать восемь были евреями, четверо — русских.

Про саму бомбежку рассказали уже дома, причем в подробностях. Но это событие прошло мимо сознания девушки, вот только появилась какое-то ощущение, что все происходит неправильно, не так, как должно было быть, что не должны были вражеские самолеты добраться до их города, ведь твердой рукою, сильным ударом, громить врага на его территории… Или что-то не так, она вспомнила этот странный разговор в Виннице, перед вокзалом, то самое странное чувство, что посетило ее во время этого разговора, чувство тревоги, чувство надвигающейся беды. Да, тревога уже била в ее душе подобно колоколу, она кричала, что над ней, над ее семьей нависла опасность… И она не знала, что с этим чувством делать. Наверное, если бы ее отпуск продолжался, она бы сошла с ума, но, призванная райкомом комсомола на трудовой фронт, занятая каждую минуту и секунду, приходящая домой поздно вечером и исчезающая из дому на рассвете, девушка как могла, загоняла чувство страха и тревоги вглубь себя, а оно все лезло и лезло наружу.

Двадцать восьмого июня город бомбили уже по серьезному. Была суббота, Ребекку отправили в город за питанием — была ее очередь быть ответственной за хлеб насущный. Пищу готовили в комендатуре, где совершенно недавно установили полевые кухни. Они работали около Бронницы, превращая берег реки в полосу укреплений, довольно импровизированную, но все-таки. Комендант города проявил вообще-то инициативу. Вал заявлений с требованием отправить на фронт сразу же захлестнул райвоенкомат, а надо было успевать все согласно планам мобилизации. Получив соответствующий приказ стали, в первую очередь, пополнять маршевые роты и формировать гарнизон укрепрайона. Проблема была в том, что часть оборудования ДОТов начали демонтировать для того, чтобы перевести на новые укрепрайоны близи новой границы. А тут началась война.

Излишек энтузиазма решили направить

на укрепление берега реки, создавая хоть какие-то линии обороны между замаскированными огневыми точками.

Девушка подъехала к комендатуре ровно к обеду. Пожилой возчик на старенькой кляче никуда не спешил, термоса для еды военного образца были аккуратно расположены вдоль бортов подводы и укрыты сеном. Ребекка понимала, что немного опоздала, но очереди у полевой кухни не было, тут же появилось несколько молодых призывников, которые захотели помочь молодой девушке. Она узнала среди них Мишу Райского, одного из своих выпускников, тот поздоровался с ней, вскоре подвода готова была тронуться на позиции под Бронницей. И тут все и началось. Сначала услышала, какие-то разрывы, глухие и далекие — это заговорили зенитки, прикрывающие железнодорожный узел. Затем ощутимо раздался рев самолетов, пикирующих на станцию. «Штуки» заходили на бомбометание, устроив «карусель», но не все из них увлеклись атакой железки, несколько пар самолетов обрушились на цели в самом городе. Одной из целей оказалась комендатура. Пара «лаптежников», завывая сиренами, свалились на город, кто-то успел нервно крикнуть «Воздух!». По этой команде все бросились искать укрытие, Рива бросилась от телеги к большому дереву, старой раскидистой липе, которая почти примыкала к ограде военкомата. Захар Степанович, тот самый «водитель кобылы», который должен был доставить пищу комсомольцам-добровольцам, стеганул кобылку и постарался отъехать от военкомата подальше, вот только заслышав вой пикирующего самолета, щуплый старичок как-то молодо сиганул под телегу. Самолеты сбросили бомбы, но только одна из них разорвалась во дворе комендатуры, а остальные упали пусть и близко, но вреда сильного не принесли.

Но потом началось что-то очень и очень плохое. Бешено воющие самолеты внезапно вернулись и стали поливать пулеметным огнем и комендатуру, и все окрест нее. Ривка забилась в щель между деревом и стеной, вжалась, сгорбилась, закрыла голову руками, вся просто стала комком нервов от страха. Щепки от дерева, сбитые пулями ветки, осыпались на голову, она замерла, готовая к худшему, но ничего не происходило. Когда стало тихо, видимо, отбомбив и расстреляв пулеметные ленты, фашистские летчики ушли на возвратный курс, девушка с трудом разжала руки и распрямилась. Как-то автоматически сбросила с себя щепки, провела рукой по голове, вроде бы все было в порядке, внешне вроде цела… перевела взгляд на телегу, возчика было не видать, только из-под колес торчали грубые сапоги, с которыми дед Захар не расставался даже в самую жаркую погоду. Чтобы дойти до телеги, надо было пройти мимо ворот комендатуры, машинально Ребекка заглянула внутрь и ей стало плохо, комок тошноты сразу же подкатил к небу, но девушка как-то смогла удержать невольные позывы. Посреди двора красовалась воронка, в которой были видны остатки человеческого тела, еще один призывник лежал недалеко, вот только у него половины туловища не было вообще, вот глаз выловил красноармейца, она узнала его, он стоял на посту у ворот комендатуры, а теперь лежал недалеко от ворот, пытался сесть, а из обрубка руки хлестала алая кровь. Теперь девушка не думала, она увидела цель, она знала, что нужно делать и бросилась на помощь истекающему кровью бойцу. Его же ремнем Рива стянула руку, сделав импровизированный жгут, только чтобы остановить кровотечение. «Потерпи, потерпи, родимый», — шептала она солдатику, а сама выискивала перевязочный пакет, который должен был быть при бойце. Ей повезло. Теперь Рива вспомнила все, чему ее учили на курсах оказания первой медицинской помощи, она спокойно старалась перевязать руку бойца, чтобы повязкой закрыть страшную рану.

Потом девушка помогла бойцу присесть, оперев спину на ворота, а сама подбежала к еще одному раненному. Тут было проще, осколок только чиркнул по лбу, но кровило из рваной раны знатно, она старалась потуже затянуть повязку, помня, что раны на лице дают длительные обильные кровотечения, чем и опасны. А тут появился и военфельдшер, и двое бойцов с носилками. Военфельдшер, немолодой мужчина годков под сорок с густыми усами, в которых начала появляться седина, скупо поблагодарил девушку, заметил, что она сделала все правильно, молодец, а Рива отправилась к телеге.

Как ни странно, но сапоги все так же торчали из-под колеса. Зайдя с другой стороны, Рива обнаружила картуз деда Захара, судя по всему, возчик дышал, но как-то очень тихо.

— Дед Захар! — никакого ответа…

— Захар Степанович! Отзовитесь! — никакого шевеления.

— Дедушка Захар! Вы живы? — Рива решилась прикоснуться к плечу старичка рукой и потормошить его легонько.

— Ні, доцю, я вже помер...[1] — раздался ответ старичка, тихий-тихий, как будто и не он это отвечает, а ветер в верхушках деревьев шумит.

— Деда, очнитесь, вы целы? Все с вами в порядке? — Рива и не собиралась отстать от возчика, который вроде бы стал приходить в себя…

— А шо таке? Я не вбитий? Я поранений! Дивись, наскрозь мене в бік проштрикніло, вся спина вогнем горить! Ой горе мені, доцю! До лікаря мене треба, негайно![2] — с помощью девушки старичок-возчик стал выбираться из-под телеги. Старенькая лошадка, еще более дряхлая, чем ее возчик, смирно стояла посреди узкой улочки, не обращая внимания на то, что происходит вокруг нее. Казалось, ей уже все совершенно все равно, старая кобылка уже чувствовала, что срок ее жизни подходит к концу и от чего и когда наступит конец, ее совершенно не интересовало.