27 приключений Хорта Джойс
Шрифт:
Он покорно ждал, прижимая к груди письмо.
Ждал благодарного конца.
Ждал весь ушедший в себя, весь готовый каждую секунду со светлой улыбкой мудреца отдать свою жизнь.
А молния рыскала по лесу, ослепляя убийственным блеском, будто искала жертву, будто искала Хорта.
Грррррррр.
Грозил гремучий, страшный гром.
Но Хорту не было страшно: его личное безумие, овладевшее им в эти дни, не уступало по величию его бушующим переживаниям.
Ураган в лесу — был ураганом в лесу
Все стихийным разом, все — что называлось жизнью — вдруг всколыхнулось, восстало, взметнулось, взбудоражилось, взвыло, взгремело.
Дремучий лес обретений и противоречий, дикий лес тайн и загадок, зеленый лес вопросов и ответов, шумный лес надежд и порывов, северный лес холода и одиночества, девственный лес страданий и тоски, весенний лес радости и счастья, голубой лес солнца и юности, новый лес неизведанных приливов, — весь этот мятущийся лес прожитых и будущих дней гудел, взывал, трещал под грозным громом налетевшего урагана.
Тучи черными буйными крыльями закрыли безоблачную бирюзу спокоя.
Гибель или спасение?
Начало или конец мира?
Борьба, борьба.
Что будет, что станет, что совершится?
Хватило бы сил выдержать, вынести, пережить.
А если не хватит? — Вот он каждое мгновение готов отдать жизнь. Готов.
Гррррр…
Кругом гремит ураганный гром.
— «Хорт, Хорт», — слышится светлое утешение, — «Хорт, Хорт»…
И Хорт ясно, среди общего сумбурного шума, понимает, сознает, чует, что это голос Наоми.
— Прощай, Наоми, прощай, — шепчет он, — может быть прощай… Прости меня… Все помню, за все благодарю… Прости меня… Еще не знаю, что будет… Ураган… Молния… Гром… Гибель или спасение? Лес, лес, лес… Сотни, тысячи, миллионы дней искрометными призраками носятся перед глазами: вспоминаются века, тысячелетия, пространства, зачатие мироздания, туманности…
Лесная гуща стонет, дрожит от потрясения.
Молния разума убийственно сверкает.
Гром раскатывает горы горя.
Чудовищным призраком, обросшим седым мохом и сучьями, носится косматый вихрь, похожий на обезумевшего старого Хорта.
Жуть леденит кровь.
— «Хорт, Хорт», — тихо проносится где-то над головой голос дыхания любимой: «Хорт, Хорт»…
— Слышу… Да… — мгновенно отвечает он, с ужасом наблюдая за косматым вихрем седых волос старого Хорта, сумасшедшего с веревкой на шее Хорта.
И снова нож. в сердце — молния.
И снова удар в голову — свирепый гром.
Гррррр…
Конец мира? Вот..
Нет…
Еще нет…
Еще секунда жизни.
Еще голос утешения:
— «Хорт, Хорт»…
В бурнопламенной фантастической пляске сошлись в общую кучу, слились в один хоровод все пережитые Хортом события за все сорок девять лет, и, быть может, в последний раз в последнем безобразном кривлянии
Но не сгорбился от ударов и ужасов Хорт.
Не склонил гордой головы перед взмахом неминучей гибели.
Не поддался страшному, чудовищному, косматому вихрю — старому Хорту.
Не смутился уничтожающей мерзости хаоса своего нелепого прошлого, когда в бухгалтерии служебную уборную чистил и не знал, что то время и долго после — юностью называлось, светлой юностью; когда потом, раздавленный бедностью, горем, унижением, безысходностью до могилы, с веревкой в кармане, пьяный, измызганный дошел…
Не испугался ножа к горлу приставленного.
Не дрогнул в мучительной борьбе двух Хортов, двух разных враждебных жизней.
Претерпел все ужасы бессмысленного горения во имя высшей воли, высшего разума.
И вот…
Кончилась ураганная гроза — кончилась борьба двух Хортов…
Спасение пришло!
Победил второй, новый, юный, сияющий Хорт, преисполненный любви и жажды жизни.
Радугой, бриллиантовой радугой после дождя одиночества обвил он свою высокую взнесенную голову.
И вот…
Воссолнилось снова солнце на безоблачном небе, снова бирюзовым покоем вздохнула грудь, снова продолжался тихий, безмятежный день и только крупные радужные капли, как серьги алмазные, висели на ушах ветвей и говорили о прошлом…
Да вывороченные с корнями мирно лежали старые лесины, напоминая конченное.
— «Хорт, эй, Хорт», — ясно, четко, счастливо, но еще неуверенно разнеслось за плечами.
Хорт вылез из дупла, отряхнулся, расправил окоченевшие кости, с неизменной улыбкой посмотрел вслед ушедшему урагану, вышел на солнечное место, взглянул на небо, на царственное спокойствие вокруг, на упавшие деревья, на радугу, прислушался, сел на пенек, снял кэпи, ружье к пеньку прислонил, потер лоб мокрой травой, прокашлялся, вздохнул глубоко полной грудью, ворот рубахи расстегнул, медленно достал табак, трубку, медленно закурил.
С горы далеко было видно вокруг.
Голубой змеей ползла лесная речка, утопая в цветущей зелени.
Гигантские волны изумрудных гор застыли в океане солнечного покоя.
Ничто вокруг не скрывало торжественной радости спасения от грозного нашествия свирепой бури.
Все слилось в едином гимне счастья сочного ощущения жизни.
Всему спасшемуся даже ясно казалось, что страшное прошлое произошло к лучшему, к совершенному, к изумительному.
Никому и ничему не было жаль неустоявших в борьбе, — напротив все кругом сознавало и очень радостно, что очистительная гибель слабых и отживших — дивный порядок.