27 приключений Хорта Джойс
Шрифт:
И лишь мысль, что я не увижу Хорта, никогда не увижу, пугает, давит меня, колет душу и иногда я вдруг закусываю губы, как от страшной боли…
Милый Хорт, неужели так странно, так нелепо устроена жизнь, что ты считаешь нашу разлуку окончательной и справедливой?
Почему? Во имя чего тогда растет тоска по тебе, будто мы одно существо, связанное, спаянное судьбой, и во имя чего ты пишешь волнующие слова и тем увеличиваешь нестерпимость тоски моей?
И что делать с собой
Я сознаю вполне и ясно вижу всю правоту твоего положения и душевного состояния, когда ты кончаешь жизнь, а я начинаю.
Когда ты нашел спокойствие мудреца, а я — сплошное горение и беспокойство…
Раньше иногда — теперь чаще и явственнее я вижу сны, что ты, Хорт, муж мой…
И мне безгранично-изумительно жить с тобой…
Будто весеннее солнце ты, и я цветок раскрытый, цветущий навстречу тебе, и волшебно мне под небом лучей твоих….
Вот о чем говорю я тебе: Хорт, ты муж мой…
Научи, открой, скажи, напиши об этом — как быть мне дальше?
И напиши, или нет — лучше не пиши о снах твоих, если видишь меня…
Не пиши, не надо: я так боюсь узнать — а вдруг ты не видишь меня женой…
Но может ли это быть? Нет, не пиши.
Дай поверить мне, что не может быть…
Что ты и я — одно существо, с того самого момента, когда увидела тебя в гавани, когда нашла тебя.
Хорт, Хорт, вот о чем я пишу.
Слезы падают на эти строки, и ты поцелуй их.
Ты пожалей и согрей меня — одинокую, далекую птичку твою. Наоми твою.
Ты скажи мне: во имя чего эти сны, эта тоска, эти слова, эти мысли.
Помоги разобраться мне в происходящем.
Или это все зря и надо молчать…
Но не ты ли говорил: „Ничего на свете зря не происходит“ — ведь не зря же мы встретились, не зря жили так дружно, не зря верили, что найдем Чукку, не зря ты нашел Рэй-Шуа.
И сотни других „не зря“ совершились.
Так почему же, почему мы расстались так неверно, нелепо, не смотря в глаза друг другу.
Расстались зря.
Я помню: вы все трое замолкли, стихли, старались быть спокойными, делали вид, будто разлучаемся не надолго и со мной никто из вас ничего не говорил.
Тогда я меньше, глупее была и плохо соображала, что делается, но прекрасно чувствовала, хотя и не умела выразить боль тоски словами.
Помню и тогда я не понимала, каким образом такие большие, великие, замечательные люди могли вдруг покинуть, оставить меня — девочку — так преданно-горячо любящую вас и никогда ни на секунду не остывающую и теперь.
Мне все казалось, что это просто случайно вышло, что все это устроится лучше, справедливее, проще, как-то само собой.
Но вот идут месяц за месяцем, год за годом…
Я одиночествую…
В ночах нестерпимой тоски я зову, призываю вас троих и особенно Хорта.
А Хорт спокойно пишет, что менее двух лет осталось ему дожить, и хотя мое отсутствие глубоко огорчает, даже убивает его, но он умеет владеть своей волей, своим разумом, своим сердцем, чтобы заставить считать себя освобожденным от меня, своего юного покинутого друга.
Ах, Хорт, Хорт.
Никто, как только ты один знаешь — чего мне стоит писать эти строки, не рассчитывая даже на то, что письмо благополучно дойдет — так далеко ты, любимый друг и учитель уехал от Наоми, от бедной, навеки опечаленной птички.
Сама я говорю себе: бедная Наоми, отчего же так больно стучит твое сердце, а глаза устремлены в даль, на север? Разве ты ждешь счастья? Напрасно…
Да, напрасно…
Как напрасно я решаюсь писать такие неожиданные для вас письма, но вы все умеете молчать друг перед другом, если этого требует высшее соображение, а я не сумела…
Знаю, пусть, что Хорт все равно никогда не позволит мне приехать к нему, но я хочу, чтобы он написал мне, — в чем же справедливость нашей разлуки и как быть мне дальше.
Север и юг.
Знаю — мы живем на двух противоположных полюсах — смерти и жизни.
И я знаю другое: все условно, все относительно.
Здесь — юг, здесь — южная моя юность, мои тропические дни, но вся моя жизнь, все существо — там у вас, на севере, с вами в землянке, с Хортом, в глухом лесу.
Здесь — юг, но смерть…
Если я останусь здесь — мы равны с учителем — я умру в день смерти Хорта.
Старость и юность — один мир, одна легенда о жизни, одна законченная песня.
Я — в мудрой старости Хорта, а его юность — во мне: ведь Хорт в своей второй жизни не был согрет любовью возлюбленной, любовью подруги.
И мне, быть может, было назначено воистину стать его женой.
Но так не случилось, не произошло, не совершилось.
Я осталась одна, без значения, без смысла и это меня тяготит, угнетает.
Моя судьба была жить с вами.
Но ты, Хорт, ты отстранил меня выдуманной, неискренней, искусственной волей, и я гибну жертвой твоей роковой ошибки…
От своей прирожденной скромности, высшей деликатности и всяких высоких соображений, ты, Хорт, и все вы вместе, оставили, покинули меня…
Счастливая Диана, я не перестану завидовать тебе, не перестану…
Кончаю писать в слезах.
Прощай, Хорт, любимый, единственный мой друг, чья жизнь — моя жизнь.
Прощайте, Чукка, Рэй-Шуа, с горячей любовью целую вас. Я с вами.