Шрифт:
Пролог
29 августа 20.. года
В это серое, туманное утро, когда заспанное солнце, едва пришедшее в себя после короткой летней ночи, бросало скупые лучи на пробуждающуюся землю, над военным аэродромом, притаившемся среди глухой сибирской тайги застыла тишина. Ветра не было, в этой местности, со всех сторон окруженной могучими сопками да непролазной тайгой, он был редким гостем. В утреннем безмолвии, едва различимые сквозь серую мглу тумана, густым одеялом накрывшим землю на исходе ночи, застенчиво притаились покрытые темно-зеленой хвоей нежные пихты, застыли полные сонной неги высокие стройные ели с ветвями, спускающимися до самой земли, плотной могучей стеной, словно сказочные богатыри, замерли многовековые кедры исполины. Под сенью старого хвойного леса, вплотную подступившего
Туман был совсем не кстати, предстояли полеты, весь день был расписан по минутам. Кляня на чем свет стоит метеоролога, будто бы он был в чем-то виноват, руководитель полетов подполковник Олег Игнатов нервно курил. «Рано или поздно туман рассеется, но как вернуть потерянное время?» – озабоченно думал он. Торопило начальство: комполка названивал каждые пять минут, не забывал отметиться и штаб армии. Их можно понять, все-таки первый день испытаний. Пора было уже отправлять самолет на разведку погоды в рабочую зону, но эта серая мура путала все карты. День обещал быть жарким: помимо плановых тренировок по перехвату воздушных целей самолетами их полка, необходимо было выпустить в первый полет двойку и восьмерку. Несколько дней назад их доставили прямо с завода практически в разобранном виде в закрытых контейнерах с целью обеспечения максимальной секретности. Вместе с ними прибыла бригада летчиков-испытателей и инженеров. За какую-то неделю новые машины были подготовлены к полетам. Авиабаза была одной из немногих, где проходили доводку и окончательные испытания сверхсовременные самолеты, лучшие образцы конструкторской мысли в условиях, можно сказать, максимально приближенным к боевым.
Место под сверхсекретный военный аэродром в этом в безмолвном и непроходимом крае было выбрано не случайно. Находясь в естественной низине, со всех сторон окруженный сопками и вековой тайгой он сливался с окружающей местностью и был практически недосягаем для чужих глаз. Платой за такое расположение взлетно-посадочной полосы были трудности с взлетом и посадкой. Траектория снижения – глиссада была довольно крутой, вертикальная и посадочная скорость на пределе возможного, а длина посадочной полосы была значительно короче обычной. Любая ошибка, неточность в расчете, грозили неминуемой катастрофой. От летчика при посадке требовались мастерство и максимальная концентрация внимания. Авиабаза никогда не пополнялась летчиками, только что закончившими военное училище – вчерашними курсантами, сюда переводили асов, пилотов которые имели не только большой опыт, но и безукоризненные навыки пилотирования
Посадка в Секвои-3, такой позывной был у авиабазы, чем-то напоминала приземление на палубу авианосца со всеми вытекающими трагическими последствиями в случае неудачи. В котлован, как называли ВПП летчики, садились только истребители-перехватчики и легкие самолеты военно-транспортной авиации, которые были модернизированы и дооснащены специальными приспособлениями, позволяющими быстро гасить высокую посадочную скорость. Тяжелые машины не могли совершить посадку, так как нестандартная глиссада, обусловленная рельефом местности, диктовала высокую посадочную скорость, которая снижалась до необходимых значений только в конце короткой полосы, и в случае удачного приземления на пробег тяжелого самолета не оставалось ни места, ни времени – борт неминуемо таранил бетонный периметр авиабазы. Случалось, что даже дооборудованные истребители, пилотируемые опытными пилотами, разрывали все сетки – ловушки, помогающие остановить самолет, выкатившейся за пределы ВПП, не успевая затормозить, проламывали забор и превращались в груду исковерканного металла. Там за пределами бетонной стены погибшие деревья хранят помять об этих катастрофах.
–Товарищ, подполковник, радостно влетел на СКП, лейтенант-метеоролог Николай Травкин. Его румяное молодое лицо светилось радостью. – Есть погода, туман рассеивается, через полчаса можно начинать полеты!
– Спасибо, лейтенант, за хорошую новость! – подполковник Игнатов облегченное вздохнул. – Теперь можно докладывать начальству. Олег потянулся к трубке, но зуммер спецсвязи опередил его. «Легки на помине, порадую штабистов!» – радостно подумал Олег и взял телефон. Хмурая гримаса тревоги сошла с лица, морщинки разгладились, щеки покрыл румянец. Впереди была напряженная, ответственная, но горячо любимая работа.
Разговор был непродолжительным, но потому как напряглись мускулы, и посерело лицо руководителя полетов, все собравшиеся на стартовом командном пункте поняли, что произошло что-то серьезное. Всматриваясь в лицо командира, офицеры пытались понять, причину перемены настроения их начальника, почему вдруг исчез задорный румянец руководителя полетов, почему потемнело лицо, превратившись в безжизненную маску, почему вдруг разом потухли глаза, еще недавно сияющие радостным блеском.
Положив телефон, подполковник ощутил неимоверную тяжесть во всем теле, предчувствие неминуемой беды щемящей тоской сдавило сердце, заставив его усиленно сокращаться, стало трудно дышать. С трудом взяв себя в руки, Игнатов приступил к работе. Звонил сам командарм, генерал – лейтенант Старинов, приказ был однозначным и требовал немедленного исполнения.
– Двойку и восьмерку в ангар, остальные самолеты зачехлить. Связаться с райцентром, предупредить больницу, пожарные и санитарные машины к полосе. У нас чрезвычайная ситуация. Полетам отбой!
Тревожное известие сделало всех мрачными и серьезными, даже у молоденького лейтенанта Травкина погас вечно играющий на щеках румянец. Штурман наведения майор Седов застыл, обхватив голову руками. «Как я их буду сажать? – лихорадочно думал он. – У меня нет возможности самолет проводить до самой полосы». Закончив все приготовления, Олег Игнатов бессильно опустился на стул, расстегнув ворот форменной рубашки. Потянулись минуты ожидания.
…Когда ожидание стало невыносимым, на горизонте появилось темное пятнышко, которое быстро росло, увеличивалось в размерах. Траектория полета небесного тела была почти отвесной, самолет падал вниз словно камень. Скорость подлета была огромной, воздушный корабль вырастал на глазах. Словно гигантская птица он помчался к взлетно-посадочной полосе. У всех присутствующих на СКП зашевелились волосы. «Катастрофы не избежать! Они разобьются! Им ни за что не погасить эту безумную скорость!» – эта мысль одновременно пронзила умы всех присутствующих на командном пункте офицеров, которых трудно было обвинить в отсутствии хладнокровия, слишком многое они повидали на своем веку. Мучительное чувство беспомощности, захлестнуло их. Стремительно бежали секунды, приближая неотвратимое. А там, там за светящимися стеклами иллюминаторов огромного воздушного корабля были люди, много людей…
– 1-
08 августа 20.. года
В тусклом свете настольной лампы ординаторская казалась мрачной пещерой, в которую никогда не заглядывало солнце. В беспорядке разбросанные на столе книги, истории родов, канцелярские принадлежности в слабом свете лампы превращались в причудливые тени, которыми была изрисована вся стена. Когда за столом работали, старый разболтанный светильник колыхался, и вслед за ним начинали шевелиться тени, принимая самые неожиданные формы и размеры. Порой тени метались в бесформенном и хаотичном хороводе дикого, бессмысленного танца, порой замирали в нерешительности, чтобы через минуту снова продолжить свой бег по стене.
За столом, подперев руками голову, сидел человек, его пустой, ничего не выражающий взгляд подобно теням хаотично блуждал по стене, веки набухли, глаза подернулись темной пеленой, через которую не пробился бы самый яркий солнечный свет. Ему было чуть больше тридцати, но если сейчас кто-нибудь взглянул на его хмурое, отечное, со скованными мышцами, все изрезанное глубокими морщинами лицо, дал бы все восемьдесят. В тусклом свете лампы, которую давно уже надо было выбросить, лицо человека напоминало безжизненную маску, пугающе – отталкивающую маску смерти. А смерть была рядом, всего в нескольких десятках метров лежало завернутое в пеленки тельце умершего младенца. Он не был уродцем, страдающим тяжелой наследственной патологией, которая оправдала бы его гибель, напротив, погибший ребенок был хорошо сложен, пропорционален. Через некоторое время он превратился бы в прекрасного розовощекого бутуза, который радовал бы своих родителей. Глаза матери светились бы неземным счастьем, отца распирала бы гордость,– ведь это он сотворил такое чудо. Они вместе бы гуляли, радуясь тому, как подрастет их малыш. Первый зубик, первая улыбка, первый шаг, первое слово, первая любовь… Но ничего этого не будет. Хорошо если родители найдут в себе силы, чтобы снова пройти через все испытания и дать жизнь новому человеческому существу, но может случиться так, что распадется семья, и пойдут по свету два несчастных, неприкаянных человека.