28 мгновений весны 1945-го
Шрифт:
В сентябре 1944 года у фюрера случился нервный срыв, он слег, но к ноябрю поправился и вернулся в Берлин, чтобы планировать провальную операцию против англо-американских войск в Арденнах. Однако теперь ему почти не удавалось себя контролировать. По мере того как новости с фронтов становились все более печальными, Гитлер все чаще впадал в приступы истерии. Он не мог унять дрожь в руках и ногах.
После 20 июля военные в его глазах были обесчещены и потеряли всякое доверие. Он не желал выслушивать генералов вермахта. Им позволялось входить к фюреру, только сдав личное оружие. Гудериан был склонен винить в военных провалах Гитлера. «Гитлер все еще жил верой, что только он является единственным действительно боевым солдатом в главной ставке, и потому считал, что большинство его военных советников не правы, а прав только
– Вам нечего меня поучать! Я командую германскими сухопутными силами на фронтах уже пять лет, я накопил за это время такой практический опыт, какой господам из Генерального штаба никогда не получить. Я проштудировал Клаузевица и Мольтке и прочел планы стратегического развертывания Шлиффена. Я больше в курсе дела, чем вы!»
Геббельс был иного мнения и 2 сентября 1944 года замечал: «Командиры вермахта на Западном фронте, прежде всего командиры дивизий, не желают воевать. Знакомый мотив: когда командиры больше не верят в победу, им кажется, что, отступая, они проявляют доблесть. Если бы на ключевых должностях в армии стояли безжалостные партийцы, дело бы обстояло совсем иначе».
И Гитлер стал почти полностью полагаться на СС. По его приказу расследованием заговора 20 июля руководили рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и его непосредственный подчиненный Эрнст Кальтенбруннер, начальник Управления имперской безопасности (РСХА), в состав которого входили тайная полиция (гестапо), секретная служба внутренней и внешней разведки (СД) и тайная полиция оккупированных территорий.
За участие в заговоре гестаповцы повесили фельдмаршала Эрвина фон Вицлебена, который в 1941–1942 годах командовал германскими армиями на Западном фронте, и еще семь высокопоставленных генералов и офицеров. Военная разведка (абвер), гордившаяся своей независимостью, была подчинена внешней разведке РСХА под руководством Вальтера Шелленберга. Глава абвера адмирал Канарис оказался в концлагере, а затем был казнен. Во все войсковые штабы были направлены люди из гестапо. Гиммлер был назначен главнокомандующим армией на территории Германии. По сути, тайная полиция стала руководить армией, держа генералов вермахта в постоянном страхе.
В начале 1945 года многим даже в самой Германии положение казалось безнадежным. Некогда многочисленные сателлиты Германии отпали один за другим. Румыния перешла на сторону союзников в конце августа 1944 года. В начале сентября ее примеру последовала Болгария, а неделю спустя – Финляндия. В Венгрии только активное военное вмешательство немцев предотвратило ее отпадение от «Оси» в декабре 1944 года.
Советские войска, обладая уже огромным численным и качественным перевесом, неумолимо и планомерно накатывались с востока, задерживаясь ненадолго только на широких водных преградах и только для того, чтобы нарастить силы, подтянуть линии снабжения и вновь атаковать. Вторжение на территорию Германии американских, британских, французских, канадских и польских дивизий, поддержанных с воздуха 12 тысячами самолетов и десятками миллионов тонн военных грузов, доставляемых тысячами кораблей через океан, не оставляло надежды избежать катастрофы на Западном фронте.
Огромная германская военная машина лишалась экономического фундамента. Она уже не могла рассчитывать на фабрики и поля Франции, освобожденной западными союзниками, на предприятия Восточной Европы, освобождаемой Красной армией.
Немецкая военная техника и оборонные предприятия все чаще простаивали из-за отсутствия топлива. Именно поэтому Гитлер с упорством обреченного готов был защищать нефтяные месторождения Венгрии, угольные бассейны Рура и Силезии. Но это не помогало. К тому же союзная авиация в первую очередь наносила удары по нефтехранилищам и нефтеперерабатывающим предприятиям. Бензин, на котором передвигались немецкие танки (в отличие от советских, которые ходили на дизтопливе), оказался едва ли не самым дефицитным товаром.
Гитлеровские планы создания сверхоружия, способного кардинально переломить ход войны, никак не материализовывались. Атомный проект, по словам известного американского журналиста и историка Уильяма Ширера, «продвинулся недалеко, поскольку не вызывал большого интереса у Гитлера и поскольку Гиммлер имел обыкновение арестовывать ученых-атомщиков по подозрению в нелояльности или отрывал их для проведения увлекавших его нелепых “научных” экспериментов, которые он считал гораздо более важными. К концу 1944 года правительства Англии и США с большим облегчением узнали, что немцы не смогут создать атомную бомбу и применить ее в этой войне». Баллистические ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2 с мощными боеголовками легко доставали до Лондона и произвели там немало разрушений. Но они никак не могли переломить ситуацию.
Грандиозная программа расширения ВВС утратила всякое значение, так как горючего не хватало даже на обучение летного состава. Германия опередила всех в создании реактивных самолетов. Но они потребляли еще больше топлива, чем винтовые. Кроме того, для реактивных самолетов требовались более длинные взлетные полосы, и именно их – вместе со стоявшими на земле самолетами – союзная авиация, имевшая уже полное господство в воздухе, уничтожала прежде всего.
Надводный флот был вынужден ограничиваться Балтикой. До конца войны продолжали сражаться мелкие прибрежные суда и подводные лодки, причинявшие немалый, но все меньший ущерб конвоям через Атлантику, от которых в решающей степени зависел успех англо-американских операций в Европе. Самолеты союзников при налетах на Киль, Вильгельмсхафен и Гамбург уничтожили много подводных лодок у их причалов. Впрочем, немцы спустили на воду в ноябре 1944 года больше подводных лодок, чем в любой другой месяц войны.
Гитлер даже и слышать не хотел про переговоры о перемирии. Не говоря уже о том, чтобы сдаться. Рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп еще 30 августа 1944 года «предлагал фюреру памятную записку с просьбой уполномочить меня немедленно предпринять зондаж во всех направлениях с целью заключения мира… Но памятная записка успеха не возымела, а полномочий, которые я просил, мне так и не было дано». В январе 1945 года Риббентроп предпринял последнюю попытку. «Я сказал фюреру: я готов вместе со своей семьей полететь в Москву, чтобы априори убедить Сталина в честности наших намерений; таким образом, я и моя семья послужим своего рода залогом в его руках. На это Гитлер ответил:
– Риббентроп, не устраивайте мне никаких историй вроде Гесса!
Такова трагическая глава моих попыток прийти к миру с Россией, чтобы затем получить возможность закончить войну компромиссом с Западом».
На что же надеялся Гитлер, державший в руках судьбу Германии?
Прежде всего на свою военную машину, которая все еще была грозным зверем. Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков подтверждал: «К концу 1944 года гитлеровское командование было еще способно вести серьезные оборонительные сражения, оказывать активное сопротивление. В вооруженных силах противника все еще насчитывалось свыше 9,4 миллиона человек, при этом в действующей армии – 5,4 миллиона. Как и раньше, гитлеровское командование и теперь, на завершающем этапе, держало на Восточном фронте большую часть своих сил: 3,7 миллиона человек, около 56 тысяч орудий и минометов, свыше 8 тысяч танков и штурмовых орудий, 4,1 тысячи самолетов. При этом нужно учесть, что линия советско-германского фронта сократилась почти вдвое, и потому плотность обороны вражеских войск была высокой». Немецкая армия в 1945 году была более многочисленной, чем в 1941-м.
Но Гитлера поддерживало и другое. Фанатичная вера в себя и расовое превосходство немецкой нации, которая должна либо восторжествовать, либо погибнуть, защищая себя от полчищ варваров. В декабре 1944 года он напутствовал своих генералов:
– В жизни существует только один вечный «закон культуры» – отбор и выживание сильнейших и храбрейших… Решающее значение имеет по-прежнему лишь воля к жизни: в жизни побеждает сильнейший, и только он определяет, что такое справедливость и мораль. Германия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть – если она проиграет ее, то проявит свою биологическую слабость и, следовательно, должна будет отвечать за все последствия этого факта. Но если западные державы считают, что победа будет на их стороне, они заблуждаются. Если им удастся сокрушить тот бастион, которым является Германия, победа достанется не Западу, а Востоку, которую тот заслужил. В случае поражения немецкий народ должен будет безропотно покинуть авансцену истории. И мне известно, что это будет означать для Германии. Поэтому я требую напряжения всех сил и борьбы до последнего патрона.