30 июня
Шрифт:
— Простите, вы крайний? Я за вами буду.
Пожилой мужчина, по виду вроде как бывший казак, восседавший на неудобном низеньком пуфике, неодобрительно покосился на нового претендента. Мало того, читалось в его взгляде, что просрали Россию-матушку, интеллигенты задрипанные, так и тут норовят у честного мужика его долю отнять… Работа небось не резиновая, на всех не хватит… Опять на улицу идти, побираться, или на сортировку мусора…
Оказавшись в Англии, Борис первое время пытался искать занятие по душе — к примеру, сделаться астрономом в Королевском обществе. Смешно вспомнить! Очень скоро выяснилось, что в астрономах Королевское общество недостатка не испытывает, и вообще, тут даже пасторы имеют о душе весьма смутное представление, не говоря уже о её потребностях.
Осознав эту истину, Борис начал искать работу не для души, а для тела, то есть любую хорошо оплачиваемую. Но и тут оказалось не всё так просто. Работа «для тела» в Англии имелась, да вот хорошо платили тут только своим. Русскому же эмигранту платить норовили хорошо если половину, а то и треть от заработка коренного англичанина. А иначе какой смысл брать на работу эмигрантов?
Но всё-таки Борис приспособился. Он поселился в лондонском пригороде, в маленькой комнатке в мансарде у одинокой старушки, обиженной на весь мир и зачем-то старательно копившей золотые гинеи, уже давным-давно вышедшие из оборота. Году в двадцать третьем или двадцать четвёртом Борис даже купил себе небольшую двухдюймовую трубу на треноге, слабое подобие телескопа. Но вскоре совсем бросил это занятие. Во-первых, сильно уставал на работе. Во-вторых, небо над Лондоном практически никогда не благоприятствовало астрономическим наблюдениям — не тучи, так смог. И в-третьих, после того давнего, безвозвратно утраченного цейсовского инструмента теперешняя «позорная труба» только портила настроение, подобно тому, как если бы скрипач, привыкший к скрипке Страдивари, был вынужден играть на русской лучковой пиле.
Но где-то в самой глубине души Борис осознавал, что есть и четвёртая причина, самая главная. Его чудо уже произошло, и больше не повторится.
Дверь, за которой заседала вожделённая миссия-комиссия, отворилась, и в коридор вышел долговязый лысый мужчина с вислыми запорожскими усами на изрядно уже испитом лице. Бормоча невнятные проклятия, человек широким шагом устремился на выход.
— Следующий, проходите!
Отставной казак вздрогнул, перекрестился и шагнул в дверь, тут же за ним закрывшуюся. Борис проводил его взглядом, привалился к стене, вытянув ноги. Пуфиков тут понатыкали, надо же… Нет чтобы лавки поставить в присутственном месте…
Да, приспособился господин Переверзев к новой жизни на чужбине. Освоил английский язык, и даже весьма прилично, не коверкая слова, мог изъясняться на различные темы. Сумел даже получить британское гражданство, а это ой как не просто. Сыт, одет, обут… Вообще-то жизнью в понимании русского человека такое прозябание назвать трудно. Жизнь по русским понятиям — это ожидание в будущем чего-то большого и светлого. Ожидание чуда, если угодно. А если человек просто отбывает срок на земле перед собственной кончиной, то это уже не жизнь, а существование.
И всё бы так и тянулось, не наступи этот тысяча девятьсот двадцать девятый год. Кризис, который всё чаще теперь зовут уже Великой Депрессией.
К счастью, к этому времени у Бориса скопилось кое-что на чёрный день, поскольку жил он очень скромно, и даже от небогатого заработка у него оставались определённые излишки. Благодаря этим сбережениям он до сих пор жил у старушки в мансарде, а не переехал под один из лондонских мостов. Правда, старушка, лишившаяся почти всех своих квартирантов ввиду полной их неплатёжеспособности, согласилась временно снизить тихому русскому плату за жильё — очевидно, из страха лишиться последнего постояльца. Вот только такое состояние не могло тянуться бесконечно. Борис последнее время всё ожидал, что приедут судебные приставы и выселят старушку вон за неуплату налогов и прочего, заодно очистив дом от накопившегося хлама и завалявшегося на чердаке одинокого русского эмигранта. Но старушка упорно держалась, вероятно, пустив в ход заветные гинеи из сундучка…
Дверь снова отворилась, выпуская в коридор бывшего казака. В руке он держал какую-то бумагу, на которую смотрел с явной нежностью. Сердце Бориса, уже отвыкшее от переживаний, громко стукнуло. Неужели чудо?
— Не переживай, парень! — громко, по-русски ободрил Бориса казак, подмигнув. Теперь, когда бумага-направление была у него в руке, он разом исполнился к соотечественнику добрых чувств. Кто знает, чем чёрт не шутит… Может, ещё и вместе работать придётся…
— Следующий, проходите!
Борис тоже перекрестился, по примеру казака. Суеверие, разумеется… Но лучше всё-таки перекреститься, чем недокреститься, как говорил один его знакомый из бывших служителей культа.
За столом сидела скромно, но элегантно одетая девица с копной роскошных золотых волос. Девица рылась в каких-то папках, сидя вполоборота к двери.
— Садитесь пожалуйста, сэр, я сейчас… — по-английски не то извинилась, не то сообщила девица. Борис уселся в кресло для посетителей, подавив ухмылку — в последнее время его всё реже называют даже просто «мистер». Ну явно недотягивает он до «мистера», не говоря уже про «сэра».
Девица наконец обернулась, подняв на него глаза, и Борис почувствовал, что кресло для посетителей уплывает из-под него куда-то. Нет, не может быть… Этого просто не может быть, потому что быть такого не может…
— Ярара?
— Я кого-то напомнила вам, сэр? — девушка смотрела спокойно, участливо.
Борис перевёл дух. Ну разумеется, совпадение. Да, сейчас явно видно — конечно же, это не Ярара. Похожа, только и всего…
— Одну мою давнюю знакомую, мисс. Простите.
— Ничего. У вас имеются какие-нибудь документы?
— Да, конечно, мисс — Борис несколько торопливо достал из обширного внутреннего кармана целую пачку бумаг — тут и паспорт, полученный с такими мучениями, и трудовая книжка, и куча рекомендаций с прежних рабочих мест… По опыту Борис знал, что в таком деле эти бумаги стоят много дороже, чем сам их хозяин.
Девушка взяла эти бесценные для Бориса скрижали, бегло перелистала. Её бровки вдруг нахмурились, потом взлетели вверх. Она с неподдельным интересом взглянула на Бориса, снова принялась листать его документы.
— Что-то не так, мисс? — не выдержал Борис, ощущая напряжение внизу живота. В чём дело, правда? Не был, не состоял, не участвовал… Здесь, в Англии, по крайней мере.
— Скажите, сэр, а где вы проживали в России? Я имею в виду, до Мировой войны?
— В Москве. Я учился в Московском университете, мисс. Я инженер, мисс.
Да, это почти правда. Ну и ещё немного каторжник, добавил про себя Борис. Разумеется, вслух он ничего такого не сказал.
— А в Киеве вы не проживали?
Борис напрягся сильнее.