33 простых способа создания зон здоровья и счастья у вас дома и на даче
Шрифт:
Благодаря этому стихотворению Лебелянского я знал, что внутри дольмена нас ждет лестница — ведь само оно написано «лесенкой», — причем вторая ступенька этой лестницы будет стерта, потому что вторая строчка короче остальных.
Я вижу в ваших глазах вопрос: откуда поэт знал об алтайском дольмене. Я прав? Да, разумеется. Но здесь возможен лишь один ответ: Лебелянский — гений, а им свойственно видеть то, что не дано простым смертным. Стихи его не просто прекрасны, они — мистическое откровение. Лебелянский знал, вернее, чувствовал вибрации Вселенной, и звучание его слов и ритм стихов создают соответствующие вибрационные потоки. Впрочем, друзья, я прошу прощения — увлекся и начал объяснять
Есть у моего друга Мишеля очень благородное качество: он всегда думает, что другие люди разбираются в самых различных вопросах не хуже него, что в принципе невозможно — ведь Мишель энциклопедист и гений. Впрочем, о вибрациях стихов Лебелянского я понял: принцип такой же, как у исцеляющей музыки [13] .
Звуковые вибрации в каждом конкретном случае действуют на тот объект, на который собирался воздействовать поэт. Сейчас это — кристаллы аметиста, оказавшиеся входом в дольмен, а не так давно, в нашей первой экспедиции, другие его строки спасли нам с Мессингом жизнь, прогнав, а потом, наоборот, собрав летучих мышей в пещере, где мы и нашли поющие камни [14] .
13
Об исцеляющей музыке вы можете узнать из книги: Блаво Р., Мессинг М. «Кто дал людям исцеляющую музыку». — СПб.: «Веды», 2009.
14
О наших приключениях в первой экспедиции вы можете прочитать в книге: Блаво Р., Мессинг М. «Тайные откровения атлантов и лемурийцев». — СПб.: «Веды», 2009.
Благодаря Алексии, чья восприимчивость уже второй раз сводила ее с духами двоих погибших в 1930-е годы, мы сделали важнейшее открытие: на Алтае есть, по крайней мере, один дольмен, причем уникальный, являющийся одновременно входом в мир чудесного Беловодья. Только этот путь нам не подходил — мы же хотели присоединиться к духам партийцев, мы в отличие от Заболотова и Арсенюка хотели добиться того, чтобы наши открытия служили людям.
Мы решили идти своим путем.
Приключение с Алексией порядком нас задержало, поэтому мы не успели добраться до Тюна засветло и остановились на ночлег на живописном берегу озера Аккем, в котором отражалась Белуха. И все было, казалось бы, замечательно — красота несказанная, яркие звезды в черной воде, костер трещит, ужин вкусный, но меня не оставляло ощущение, будто за нами кто-то наблюдал. Успокоил я себя тем, что чувствительные Мессинги нисколько не беспокоились. «А раз уж они ничего не чувствуют, значит, мне тоже не следует напрягаться», — решил я и лег спать.
И в самом деле, эта ночь пошла благополучно, и даже Алексию не тревожили больше духи погибших.
Знакомство с алтайскими пастухами
Мы шли уже три часа, причем постоянно в гору. Меня не оставляло ощущение того, что за нами наблюдают. Жара была томительной, личико Алексии побледнело, а Настино, напротив, обгорело на горном солнце, Белоусов тяжело дышал, а Мишель был непривычно молчалив. «Нет, так никуда не годится — я совершенно не готов довести своих друзей до полного истощения, даже не добравшись до первого населенного пункта!» — подумал я и заговорил:
— Мишель. Помнится, когда мы «покоряли» Кайлас, вы нашли превосходное средство облегчить подъем. Почему не воспользоваться им сейчас? Кажется, самое время.
— О чем вы, Рушель? Тогда мы с вами обсуждали, если я не ошибаюсь, одну научную статью…
— Да, было дело. А потом вы прочли очередное стихотворение своего любимого поэта! Нам всем стало намного легче идти, да и дышать.
— Точно, Рушель, спасибо вам! Правда, и как же я мог забыть! — И Мишель начал читать глубоким голосом:
Нелегко разрываться на старые искры в причудах чужого минувшего. Проще видеть за этим закатом какие-то новые в памяти странности. Упиваться волнением, стирая в сознании надежду на самое лучшее. Сохранять тишину в этой все повидавшей умеренной данности Всех времен. Пораженье укрылось за склоном холма. Одинокие Предлагались решенья, которым давалось довольное прошлое. Оставались шаги по стеклу в неприличности очень уж легкие. Сохранялось на сферах тяжелых лишь только серьезно хорошее. Продолжение жалело себя. И за этими серыми мутными сферами Что-то радостно пело по нотам. Полночными сонными искрами Кто-то мир укрощал. И давалось здесь каждому истина верою. И рождались слова. И на свечи здесь ладаном вяло так брызгали, Понимая, что много кажется в вечности сладостно прожитым. Тишина воцарилась над миром. Чужими в эпоху стремленьями Растворяется то, для чего по дорогам никем никогда здесь нехоженым В эту ночь уползают следы тишины. И направленным в прошлое веяньем Растворяется мир в пустоте. По законам великой и славной прозрачности День минувший собой остается до этого мира от трудного года уставшего. Сферы века окажутся слишком уж в свете традиции выжженной мрачными. Перейдут в тишину повседневности вечность сурово кому-то отдавшие.Идти сразу стало легче; хотя чувство, что за нами наблюдают, не исчезло, но мои друзья приободрились, а это было главным.
— Как вы думаете, Рушель, что произошло? — спросил Мессинг. — Почему я забыл о стихах Василия Дмитриевича тогда, когда они нам были особенно нужны?
— Именно этот вопрос, Мишель, я сейчас задал себе. Мне кажется, что кто-то или что-то блокировало вашу память, может быть, не желая допускать нас туда, куда мы так стремимся… Не знаю.
— Папа, про эти строки забыл не только ты, о нем забыли все, кроме Рушеля. Я думаю, семейный эгрегор Блаво не дает блокировать память Рушеля.
— Может быть, может быть. Но мне совсем не нравится, что кто-то хочет помешать нам, — пробормотал Мессинг, и мои смутные ощущения превратились в уверенность: за нами следят.
— И проводники отказались идти Тюн, — кивнул Белоусов.
— Да, Александр Федорович, несмотря на все ваши дипломатические способности, проводники отказались. Но мы все-таки дошли!
Перед нами открылась широкая долина. После тишины горной дороги нас оглушило обилие шума и разнообразие запахов: показалось, что на нас движутся овцы, люди, собаки, горящие костры, — все вперемешку, без всякого порядка, без всякой логики. Но нас уже подхватили под руки, стянули с плеч рюкзаки, куда-то повели… И вот мы сидим у костра, упоительно пахнет жарящейся бараниной, а широкоплечий смуглолицый человек говорит нам:
— Алтайцы добрым людям всегда рады. Наш кам говорил с духами, они ему сказали, что проводят вас.
— Это не те ли духи, которые пытались завести нашу Алексию сначала в серую пещеру, а потом вообще в камень?
— Знаю, знаю, о ком ты говоришь. Те духи русских, русский злой дух, алтайский — добрый дух. Наш кам говорил с добрыми духами.
— Но, когда мы шли сюда, нам явно что-то мешало.
— Не знаю, о чем ты говоришь, ешь барана, алтайцы рады добрым людям.
Мне показалось, что этот пастух только прикидывался простодушным и что-то от нас скрывал. Звали его Алаем, так же, как духа места, старичка-лесовичка с картины. «Странно все это…» — думал я, ужиная; впрочем, баранина оказалась изумительной, и я решил, что после трудной дороги мы имеем полное право отложить все заботы до утра.