33 простых способа создания зон здоровья и счастья у вас дома и на даче
Шрифт:
— Рушель, ну зачем же вы терпели! Почему сразу не сказали, что раньше никогда не сидели в седле! В этом нет ничего позорного, мало ли кто чего раньше не делал! Я же в силах вам помочь!
И Мессинг начал проникновенно читать:
От ревущих на стенах зеркальных реальных почти отражений Отторгается что-то вдоль книг постоянно и звонко жужжащее. Это сны и видения. Понять красоту или боль отторжения Означает для многих постичь эту душу зачем-то нелепо визжащую. Красотою обнять этот мир и наполнить пределами истин Может тот, кто способен до срока пройти в неподвижное Состояние,Буквально с самых первых строк я почувствовал облегчение, а концу стихотворения распрямил спину и даже смог оглядеться. Тошнота и головная боль прошли, как будто их и не было, а милая лошадка показалась мне доброй подружкой юности, а не бешеным мустангом. Как здорово было ехать верхом, ощущать свое единство с живым существом, настоящую дружбу, если не родство!
— Мишель, что это было? Нет, я узнал манеру письма Лебелянского, но…
— А раз узнали, Рушель, то значит, поняли, что благодаря звуковым вибрациям стихов вибрации вашего организма настроились на вибрации организма вашей лошади. Теперь ваши тела превосходно понимают друг друга.
— Что же получается, Лебелянский написал стихи на все случаи жизни?
— Да нет же, Рушель! Он работал с звуковыми вибрациями и их воздействием на организм человека и, шире, материи, то есть занимался именно тем, чем занимаетесь вы, исследуя и сочиняя музыку исцеляющую. Проще простого: если человек устал при ходьбе, значит, у него разладились определенные вибрации его организма, а настроить их на нужную волну помогут соответствующие звуки. Если вас одолевают летающие твари: насекомые, летучие мыши, то нужно работать уже с вибрациями их организмов, а с ездой верхом у Василия Дмитриевича вообще сложилось интересно: он этому научился, исследуя вибрации. Лебелянский не был аристократом, не служил в кавалерии, и никто никогда не учил бедного польского еврея держаться в седле. Поэту было просто интересно, можно ли с первого раза привыкнуть к лошади и седлу, можно ли найти такие строки, чтобы настроить свой организм на организм животного. Как видите, Рушель, ему это удалось.
Вот так встреча
Ехать было легко и приятно, вечерние горы казались нам невозможно прекрасными, воздух — свежим, а разговоры — интереснейшими, так что я и сам не заметил, как мы приблизились к деревянным домикам «Высотника». Трогательно простившись с Бернечеком и лошадьми, мы поспешили в здание администрации турбазы, чтобы устроиться на ночлег, как вдруг…
— Друзья, я счастлив приветствовать вас! Прошу вас сюда, прошу!
— Александр Федорович!!! — завизжала Настя, бросаясь на шею Белоусову.
Наш друг стоял у двери того самого коттеджа, который мы снимали, когда только приехали в Тюнгур из Барнаула. «Откуда здесь Александр Федорович? Нет, я счастлив его видеть, я еще недавно мечтал, чтобы наш друг и коллега полетел вместе с нами домой, но никак не предполагал, что увижу его так скоро. Однако, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает», — улыбался я, ожидая своей очереди обнять Белоусова.
— Александр Федорович, какими судьбами?
— Проходите же, проходите, дорогие мои! Я так рад вас видеть! Самовар уже кипит — я прямо-таки почувствовал, что сейчас вы явитесь пред мои ясные очи!
Александр Федорович проводил нас к самовару — большому электрическому пузану, возле которого так уютно было пить чай большой компанией.
Мы сразу же написали Петровичу и близнецам о том, что Настя благополучно вернулась в наш тесный круг. Скорее, скорее за стол! Мед, мясо, хлеб, липовый чай — вкусно, тепло, уютно! Самое время было углубиться в рассказ нашего дорогого Александра Федоровича Белоусова.
Ему я сейчас и предоставляю слово.
Серафима и Александр
Когда я услышал рассказ дедушки Вахрамея о Хранительнице тайн курумчинских кузнецов, я сразу почувствовал нечто такое, чего в моей жизни не было уже очень давно, но без чего дальше эта самая моя жизнь будет безнадежно пуста и холодна. Почувствовал я, одним словом, тоску. Когда вы рассуждали о том, какова эта Хранительница, я, возможно, вы заметили, молчал — мне никак не импонировал образ, созданный вашей фантазией, — образ суровой монахини. Нет, мне не нужна была монахиня, мне нужна была моя Хранительница, я об этом знал еще до того, как увидел ее.
А как увидел, так пропал в одно мгновение. Друзья, сколько лет я на свете живу, вы знаете, но такого со мной не было никогда! Теперь я думаю, что не случись со мной тех невероятных событий, что сделали меня долгожителем, и не встретил бы я своей судьбы, своей любви, и от этих мыслей мне становится не по себе.
Сердце мое разрывали сомнения, которыми в последний раз я мучился, когда мне было семнадцать лет: разве может такое чудо, такая красавица, само совершенство обратить внимание на старого толстяка с огромным животом и смешной лысиной! Еще я заметил, что Рушель потрясен красотой Хранительницы, да и Мишеля она не оставила равнодушной, а что я рядом с вами, друзья мои! У меня нет ваших выдающихся способностей, я много старше вас, а внешне вы несравненно меня превосходите.
В этих мучениях я провел время вплоть до третьей встречи с Хранительницей, хотя и видел, что и Рушель, и Мишель привыкли к ней и больше не выказывают очарованности ее прелестью. С другой стороны, я не очень доверял вам, друзья, — я просто не мог понять, что можно быть рядом с Серафимой и не любить ее, не желать! Вот я думал, простите меня, грешного, что вы разыгрываете какой-то спектакль. Правильно люди говорят: человек от любви дуреет.
Оставалась последняя ночь у Серафимы, наутро мы собирались в путь. Я не выдержал и отправился к ней. Думал, что, если спит, не стану ее будить, просто посмотрю на прощание. Если же не спит… я толком не представлял, что буду делать.
Она не спала, она сидела на полу и смотрела прямо в окошко, так что, когда я заглянул в него, наши глаза встретились…
Мы ничего не сказали друг другу в ту ночь, мы ни на мгновение не уснули — нам не нужны были слова, мы не могли спать…
Не знаю, обратили ли вы внимание на то, что, когда вы прощались с Серафимой, я не сказал ей ни слова, и она мне тоже… Я ушел вместе с вами просто потому, что не предполагал другой возможности: вместе приехали, вместе должны и уехать. Так я думал до тех пор, пока не увидел чудесного альпийского луга, не вдохнул его медовых запахов, не окунулся с головой в разноцветное многотравье. Так же, медом и травами, пахли в ночи волосы Серафимы… Я абсолютно ясно понял, что без нее моя жизнь закончена. Так я ушел, оставив вас спящими. Друзья мои, на это была воля Божья.