33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
– Чёрт, – выругался Сорокин, – я сделал тебе больно!
– Чёрт с ним, иди прямо, как вошёл… стол с фонарём у меня за спиной у задней стенки!
Давид говорил еле слышно, Сорокин замер, иначе он ничего бы не услышал.
– Иди! Друг! Иди!
Тут Сорокин вспомнил, что камера невелика, два шага до двери и два шага до стены, он сделал шаг вперёд и нащупал край стола. Он стал шарить по поверхности стола и лежащих на нём предметов. Это были какие-то холодные железки, и тут он нащупал что-то плоское, это был электрический фонарь. Он зажёг его и повернулся. Давид действительно висел и немного раскачивался. Пальцами ног он не доставал до пола буквально одного сантиметра, пола касалась тень его пальцев.
Сорокин подошёл к Давиду и немного сбоку посветил ему в лицо, голова Давида висела, и были закрыты глаза, он был без сознания.
«Что делать? – подумал Сорокин и стал осматривать голое
«Они ему их вывернули! – понял Сорокин. Он повёл лучом фонаря вниз, грудь Давида была как будто вымазана сажей. – Жгли ему грудь!» Ноги Давида были похожи на тумбы с утолщениями в середине: «Прав был Мироныч, они раздробили ему колени, то есть его отсюда можно вытащить только на носилках, но невозможно будет пронести по лестнице, не развернёшься и обнаружат… Вынести не дадут!» Вдруг он увидел, что сквозь полуопущенные веки Давид смотрит на него.
– Что, красывий Витязь в шкуре барса! – Давид улыбался.
Сорокин закрыл глаза.
– Ты, навэрно, хочешь меня выкрасть отсюда, как джигит нэвэсту? Нэ выйдет, друг! Я до утра нэ доживу… Сколко врэмени?
– Около трёх! – прошептал Сорокин.
– Так много… или уже мало. Уже мало!
Сорокин кивнул.
– Знаэшь, сколко я убил животных: свиней и коров, баранов, я в этом харашо панимаю. Они отбили мне пэчэнь, сегодня вэчэром, и там внутри сплошной кровъ…
Сорокин застыл, он не мог произнести ни одного слова.
Давид смотрел на него и улыбался.
– Я сэйчас ужэ почти как ливэрная калбаса, осталось толко каптитъ…
Сорокин готов был взвыть от бессилия, от темноты, от замкнутого пространства, от того, что он ничего не может сделать.
– Номура сказал, что я совэтский агэнт… рэзидент… А какой я совэтский агэнт? Я Совэтам своими руками горло перегрызу… что я должен стать японский агэнт. Зачэм? Я, грузынский княз, – агэнт… шпион…
Сорокин стоял оглушённый.
– Памаги мне, бррат, сили уходят, хочу, чтобы ты передал Юле и её отцу, он настоящий русский офицер, что я ни в чём не виноват, я не шпион, ни савэтский, ни грузинский, никакой. И японским не хочу стать. Я Номуре так всё врэмя говорю и сегодня сказал. Я сына хочу, жену, домой хочу и… – Давид уронил голову, он снова потерял сознание.
Сорокин начал кружить вкруг него, не зная, что делать, не снять ли его с этих верёвок, но что дальше… и вдруг он снова услышал голос Давида.
– Памаги, бррат, мнэ очень болно, вся тела балит. Памаги, прашу тебья! Памаги, сил болшэ нет! Спасиба!
Давид висел тихий, уравновешенный, его голова опустилась подбородком на грудь, но он ещё дышал, вдруг он приподнял голову, разлепил губы, но ничего не смог сказать.
«Невозможно человеку так мучиться!» – внутри себя закричал Сорокин, он уже понял со всей безысходностью, что может помочь своему другу только одним. На столе лежали зубоврачебные инструменты, он стал их перебирать и увидел тонкую спицу. Он взял её, подошёл к Давиду и перекрестил его. Спица вошла в правый бок ниже ребра мягко и до конца. Давид чуть дёрнулся и выдохнул.
Сорокин стоял возле коляски. Сзади подошёл Мироныч:
– Помог?
Сорокин кивнул.
– Один сдюжишь или побыть с тобой?
Сорокин помотал головой.
– Куда тебя? – Домой!
В квартире он находился недолго, не выдержал. Он вышел и пошёл пешком в сторону вокзала. Перед ним широко расстилался Железнодорожный проспект, но он его не замечал, он вышел на привокзальную площадь и понял, куда вышел, только когда свернул на Вокзальный проспект. Впереди на пригорке темно высился Святониколаевский собор, но он прошёл мимо. Большой проспект мягко ложился под ногами, но он его не чувствовал. Остановился только тогда, когда справа кончились сплошные высокие и низкие дома и над входом раскинулась арка Нового кладбища. Он вошёл. Сторожка была недалеко, он подошёл к ней, взял у стены лопату и пошёл к могиле Иванова. Около неё он немного посидел на лавочке, курил, потом решительно встал и стал лопатой собирать и скидывать понемногу в одно место землю. Когда накидал под колено, получился холмик, он стал обстукивать холмик лопатой, и в ногах могильного камня Ильи Михайловича получился могильный холмик. Михаил Капитонович огляделся, увидел рядом молодую берёзу, срезал две ветки, две палочки, подлиннее и покороче, достал носовой платок и платком связал палочки крестом. Крест воткнул в холмик.
Сорокин встал перед холмиком на колени и стоял, сколько не помнил.
Он продрог. Поднял голову. Оглянулся. Ночная темнота становилась лёгкой, и город стал отделяться от неё своими верхами: обозначились крыши и печные трубы. Михаил Капитонович отпил из фляжки, выкурил папиросу и пошёл к выходу.
Под аркой он оцепенел. Большой проспект был пуст, но он ясно слышал удаляющееся шарканье тысяч пар разбитых башмаков. Это уходила разгромленная армия умершей старой империи, имени которой он так и не выучил. Он стоял и слушал за удаляющейся армией приближающиеся шаги тысяч пар новых башмаков, это входила в город победившая армия новой империи, имя которой ему было известно, – Империя Генри.
«Совершенно секретно
Экз. един.
Агент «Барс» был введен в разработку и изучение начальника нелегальной японской жандармерии в Харбине «Оми» в октябре 1924 года. За прошедшее время «Барс» полностью легализовался, вошел в контакт с окружением объекта и довел до него несколько дезинформаций о лидерах маньчжурской белой эмиграции.
В настоящее время «Барс» свою задачу по проникновению в японские специальные службы выполнил, подставив объекту разработки «Оми» трёх наших агентов.
В связи с коренными изменениями в военно-политической обстановке в Маньчжурии после оккупации её Японией, а также в оперативной обстановке и административно-полицейском режиме, считаю более целесообразным использование «Барса» в белоэмигрантской среде в Шанхае, где наш агентурный аппарат был сильно ослаблен после того, как Чан Кай-ши разорвал отношения с китайскими коммунистами.
Для того, чтобы отъезд «Барса» не привлек к себе слишком пристального внимания нами было проведено дезинформационное мероприятие по доведению до японской жандармерии компрометирующих материалов, в результате чего попал под подозрение и был арестован японцами активный белоэмигрант, бывший белый офицер, близко связанный с «Союзом мушкетеров» и «Русским фашистским союзом», сын известного грузинского меньшевика и ярый враг советской власти Д. Суламанидзе, который умер в застенках японо-китайской жандармерии, не выдержав пыток.
Для реализации вывода нами был использован арестованный при переходе границы из Маньчжурии в СССР связник (в дальнейшем «Связник»), который должен был выйти на советской территории на связь с ранее арестованным нами агентом из числа белых эмигрантов. В отношении «Связника», которому в СССР грозило уголовное наказание, было проведено мероприятие «ложная вербовка» и предложено вернуться в Маньчжурию с задачей восстановления связи с якобы советским резидентом. В качестве резидента «Связнику» был назван Д. Суламанидзе.
В результате данного мероприятия агент «Барс» был благополучно переброшен нами в Шанхай. В настоящее время он успешно легализовался.
Однако, непосредственно перед выездом в Шанхай «Барсом» был допущен самовольный поступок, грубая оплошность, поставившая операцию под угрозу срыва, которая заключалась в том, что «Барс» используя свои связи в политическом отделе городской полиции, помог бежать своему личному другу, арестованному жандармерией по подозрению в убийстве японских военнослужащих (офицеров).
Сообщаем для учета в работе с агентом.
Просим вашего разрешения на передачу «Барса» на связь резиденту в Шанхае Романову.
Эпилог. Встреча
Михаил Капитонович Сорокин смотрел на шелестящий в печи огонь, и в этом шелесте ему слышалось отступление китайской армии. Несколько минут назад Светлана Николаевна и Гога Заболотный ушли устраивать Гогу в доме для приезжих.
Михаил Капитонович сидел возле открытой дверцы. Дрова уже не дымили, и пламя начинало подлизывать их снизу.
Было за полночь, весь день Михаил Капитонович и Гога вспоминали Харбин. Светлана Николаевна подавала на стол, убирала посуду, мыла её, снова и снова чистила картошку и жарила рыбу и только слушала.
Сейчас Михаил Капитонович был один.
«И никого-то я не уберёг, – думал он. – Ни Давида, ни Штина, ни Иванова, ни Элеонору! Только вот что сам уберёгся… а зачем?..»
Про то, как он не уберёг Суламанидзе, был его последний рассказ. После этого они с Гогой надолго замолчали, а Светлана Николаевна, в очередной раз убиравшая посуду, робко сказала:
– Страхи какие! Может, уже спать? Ещё завтра день!
Её слова прозвучали как избавление от всего тяжёлого, что пришлось вспомнить, и он ещё не всё рассказал. Он не рассказал про спицу. Тогда Михаил Капитонович оглянулся на Светлану Николаевну, вздохнул и закончил: