33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
Сорокина к Давиду не пускали. Однако почти каждый день в течение прошедшего с момента ареста месяца вызывали к Номуре, или Ма Кэпину, или Хамасову и давали читать протоколы допросов. За этот месяц Сорокину пришлось написать десятки листов свидетельских показаний о том, где и как он познакомился с арестованным, о чём и когда они разговаривали, кто такие Штин и Вяземский. Номура давил на Сорокина, чтобы тот вспомнил что-то подозрительное про Суламанидзе, чего Михаил Капитонович не мог сделать.
Всё это время Давид сидел в подвале управления, в той самой камере, где 8 лет назад ждали своей судьбы Сорокин и Мироныч. Миронычу один раз удалось пробраться к Давиду, туда по большому блату – за
Сегодня Михаил Капитонович поднимался в свою квартиру на третий этаж с одним желанием, в тишине, одному, чтобы никто не мешал, обдумать, что делать дальше, и, может быть, попытаться найти какой-то выход. Сведений для обдумывания было мало, всё, что касалось ареста советского шпиона и задержания Давида Суламанидзе, было секретом, и его держали Номура, Ма Кэпин и Хамасов. Роясь в кармане за ключом, он увидел, что из-под двери маленьким уголком торчит записка. Почему-то он заволновался и долго ковырял ключом замок. Замок поддался, он шагнул в комнату и поднял записку. Он не снял ни пальто, ни шляпы, в висках бухало: «От Элеоноры, от Элеоноры!» Для этого не было никаких причин, но последнее время он стал её вспоминать, как будто бы она вышла из квартиры минуту назад, или только что они расстались на углу, и она помахала ему рукой, а вечером они снова будут вместе. Пальцы дрожали, но, наконец, он развернул записку и прочитал: «Давно не виделись! Если не против – я загляну в 20.00. Ставранский». Разочарованный Михаил Капитонович бросил записку на стол и пошёл снимать пальто.
«Ну, Ставранский и Ставранский! И давно ли не виделись?
Ладно, чёрт с ним, пусть заглядывает!»
Элеонора стала посещать Михаила Капитоновича. Она снилась, он ощущал её рядом, он подходил к дому с предчувствием, что от неё лежит записка или пришло издалека письмо с вестью, что она скоро приедет в Харбин. Фляжка, которую Михаил Капитонович старательно закопал на самое дно комода, сама собой оказалась вытащенной и наполненной настоящим виски, и иногда он к ней прикладывался, а когда прикладывался основательно, то готов был выть от тоски и даже иногда выл. Иной раз, когда выть не было сил, он ночью выходил на улицу и бил первого, кто попадался под руку.
Довольно часто к нему приходил Ставранский, особенно в последние месяцы. Он объяснял это тем, что у его жены был выкидыш и она «ушла в себя», а кроме этого он был не в ладах с её отцом, старым генералом русской Императорской армии.
Тот не мог простить зятю участие в «китайских делах», то есть в Русской группе, хотя с того времени прошло почти четыре года, а в «китайских делах» Ставранский участвовал уже в самом конце и не слишком долго. Тесть был уверен, что молодой муж не должен был расставаться с молодой женой, а в китайскую войну против большевиков не верил с самого начала и считал, что надо беречь людей и силы для настоящей войны с большевиками, в которую верил свято. Он говорил: «Если начнётся война за нашу Россию, против большевиков, а вас, милчеловек, уже не будет в живых, кому воевать? Мне, старику?» Его дочь, жена Ставранского, от таких разговоров падала в обморок, Ставранский не любил обмороков и конфликтовал с тестем.
«Чёрт с ним, пусть заходит!» – повторил про себя Сорокин. Ставранский был русский компанейский пьющий человек, просто Михаил Капитонович не любил, когда кто-то появлялся рядом, когда в его мыслях поселялась Элеонора.
Он переоделся в домашнее и посмотрел на часы, было 19.45. «Ладно! Хотя бы не придётся долго ждать!» – подумал он, отрезал колбасу и начал откручивать с фляжки крышку.
В декабре 1928 года, после возвращения в Харбин остатков Русской группы, Сорокин, хотя судьба его самого висела на волоске, сумел помочь Ставранскому устроиться в городскую полицию и на время разрешил ему и его жене пожить в своей квартире, чтобы особо не досаждал старый генерал. Отношения с Советами тогда у китайских властей были как нельзя хуже, и они стали часто нарушать договорённости относительно приёма на работу русских беспаспортных эмигрантов. На зло! Когда осенью 1929 года эти отношения дошли до вооружённого конфликта, Ставранский даже сумел перейти с повышением в должности в железнодорожную полицию, а когда китайцы потерпели поражение, чтобы не терять работу, он оформил китайское гражданство. После этого тесть – старый русский генерал – перестал принимать его в своём доме, и Ставранский вздохнул с облегчением.
Ставранский пришёл ровно в 20.00 и сразу начал вытаскивать из портфеля бутылку и закуски.
– Есть новость! – сказал он и, не дождавшись встречного вопроса, глянул на Сорокина.
Тот сидел в халате и побалтывал пяткой турецкой туфли.
– Арестовали мстителя! – сказал Ставранский.
Михаил Капитонович смотрел на Ставранского, качал туфлей, курил папиросу и думал о том, что скоротает с гостем полчаса, час, а потом бы остаться одному. Элеонора не уходила, и надо было спокойно обдумать всё, что касалось Давида.
– Я вижу, вы не расположены?..
– Нет, что вы? Я немного устал и сейчас помолчал бы и послушал! – ответил Сорокин и взял рюмку.
– Ну что же, усталость – дело извинительное! А я предлагаю выпить за мстителя! – сказал Ставранский и выпил.
Тут Сорокин сообразил, что у Ставранского, видимо, действительно есть какая-то непростая новость, и даже мысленно перед ним извинился за свою отвлечённость и невнимание.
– Недалеко от вокзала нашли уже третий труп японского офицера…
– Я слышал об этих убийствах, проходили по городским сводкам!
– Нашли убийцу!
– И кто же?
– Некий Евгений Подзыря! Почти что местный уроженец, был привезён в Харбин во младенчестве.
– За что он так невзлюбил японских офицеров, что они ему сделали?
– Он узнал, что японские офицеры, или японский офицер, чтобы не платить китайским таксистам и рикшам, рубят им руки или убивают их, однако несколько китайцев, будучи только ранены, успели об этом рассказать нашим врачам, от тех сведения просочились в город и попали, как вы сами понимаете, в полицейские уши. Раненые китайцы быстро стали мёртвыми, и справедливость ушла на дно, а наш герой решил японским офицерам мстить! Несколько дней назад его арестовали, случайно, когда он тащил недоубитого им офицера к водосточной трубе под железнодорожным полотном! Здоровенный детина, надо сказать, когда арестовывали, сбрасывал наших шавок по десятку со своих плеч, но легавые, как вы понимаете, одолеют даже самого сильного волка.
Слушая это, Сорокин вспомнил согбенных Ставранского и Борина, в руках которых раскачивался труп убитого ими Сажина, но он смахнул это воспоминание. Весной 1929 года, когда Ставранский уже работал в полиции, встретившись, он шепнул Михаилу Капитоновичу: «Нашёлся!» – и стал внимательно смотреть ему в глаза. Сорокин тогда только хмыкнул. Про Борина Сорокин больше не услышал ничего, кроме того, что тот забрал семью, купил землю где-то недалеко от станции Яблоня и больше в Харбине не появился.