33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
Элеонора зашла в номер и в гостиной поставила на стол подарки жены британского консула для передачи в Лондоне: коробки и коробочки, завёрнутые в золотую и серебряную бумагу и завязанные шелковыми лентами с бантиками. Через пятнадцать – двадцать минут сюда придёт представитель транспортной компании, всё заберёт, отвезёт на вокзал и сдаст в багаж. Элеонора подумала, что зря она поторопилась рассчитать горничную, надо было сделать это сегодня, кто-то же должен был помочь ей собрать вещи. Она стянула перчатки, сняла шляпку и зашла в гардеробную. Вещей на плечиках висело много, стояло много коробок с обувью и головными уборами. Она вздохнула и пошла в спальню. Здесь она стала открывать ящики комода и будуара и поняла, что с горничной она допустила основательный
Зазвонил телефон. «Ну вот! – вздохнула Элеонора. – Это уже из транспортной компании! А я ничего не успела».
– Hello! – сказала она в трубку.
– Мадам! – ответили ей. – К вам пришла ваша горничная, пустить?
– Да, конечно! – обрадовалась Элеонора и пошла открывать дверь.
До поезда оставалось ещё три часа.
Горничная стояла у двери.
– Мисс Элеонора, извините мою назойливость, но я подумала…
Элеонора не стала ничего говорить и широко распахнула дверь.
Горничная ей попалась очень толковая. Девушка шестнадцати лет, из семьи построечников, дочь дорожного мастера, последний ребёнок в семье. Её взросление и окончание гимназии совпали с беженским нашествием, как говорил её отец. Это создало для молодежи небывалые за короткую историю города проблемы с будущим устройством в жизни. Семья горничной была традиционная и ни о каком другом будущем для дочери, кроме удачного замужества, не думала, но толпы ничего не умеющих делать бывших военных, совсем ещё молодых офицеров сильно перемешали городское общество: у девушек разбежались глаза, а у их родителей заболели головы. Катя Григорьева с детства увлекалась чтением, очень трезво подходила к учебе и, когда ей стукнуло шестнадцать, заявила, что о замужестве она не думает, хочет быть самостоятельной, учиться дальше и в особенности изучать иностранные языки, для начала английский. Для родителей это была неожиданность, они долго переживали и шептались у себя в спальне, но, любя свою «младшенькую», согласились. А то, что происходило вокруг, основательно укрепило их в Катиной правоте.
На Элеонору Катя произвела хорошее впечатление – она была расторопная и вдумчивая. Это впечатление усилилось тем, что, в отличие от других русских, Катя никогда не начинала предложение со слова «нет». Она была вежлива, тактична, не просила о выходных, готова была работать столько, сколько надо, и попыталась даже отказаться от оплаты. Взамен попросила, если это возможно, давать ей уроки английского, в особенности произношение; грамматику она знала прилично, и словарный запас у неё был. Элеонора воспротивилась: мол, как это так, горничная и без оплаты, но в конце концов они договорились, и у Элеоноры появилась не только горничная, а одновременно секретарь и почти подруга. Уроки английского языка заключались в том, что они говорили только по-английски. Прежняя горничная никуда не годилась, она была малограмотная, и несколько раз Элеонора заставала её за любованием хозяйскими украшениями.
Элеонора улыбнулась и ушла в кабинет.
Ещё утром она открыла все ящички конторки, чтобы не забыть вытащить и собрать дневники. Эти она вела с конца шестнадцатого года, когда редакция «Таймс» отправила её в Россию: английские толстые тетради уже были перевязаны лентой, и на обложке самой верхней было написано «1916». В связке их было четыре одинаковых, значит, с 16-го по 19-й год. Были ещё несколько, разных, купленных уже в России и здесь. Она отнесла Кате перевязанные тетради и попросила упаковать в кофр, который возьмёт в купе. Она взяла оставшиеся и стала их листать. Элеонора с детства вела дневники. Её любимой книгой была «Алиса в Стране чудес», а любимым персонажем Чеширский кот, а точнее, его улыбка. У неё всегда получалось так, что когда она начинала о чём-то мечтать и мечта вот-вот должна была исполниться, то в последний момент что-то случалось непредвиденное, и от мечты оставалась только улыбка, как улыбка Чеширского кота.
Церемониальное графство Чешир. Оттуда её дедушка уехал в Индию.
Она полистала тетрадь с записями последних месяцев в России после выздоровления от тифа и вынула заложенную между страницами фотографию. На ней она была в Чите, и перед посадкой в поезд снялась с журналистом Всеволодом Ивановым. «Какой он большой!» – подумала Элеонора, глядя на громадного рядом с ней, такой маленькой, русского мужчину, и вдруг вспомнила, как час назад на неё через витрину смотрел высокий молодой человек. «Нахал!» – снова подумала она.
В кабинет постучала Катя и подала записку.
– Только что принесли от метрдотеля, – сказала она и осталась стоять.
Элеонора развернула, записка была от Иванова. «Лёгок на помине!» – подумала она. Иванов писал, что приедет провожать её на вокзал.
– Катьюша! – Элеонора научилась правильно произносить трудное имя своей горничной. – Вы уложите моих вещей ровно половину – половину летней одежды и половину зимней. Остальное я хочу оставить здесь, чтобы не возить с собою весь гардероб, и с гостиницей я рассчитаюсь. Незачем платить за номер на год вперёд.
Катя кивнула.
– Те тетради, которые я вам сейчас дала, положите не в кофр, а в чемодан, в багаж. А вот эти, – она протянула ей три тетрадки, – в кофр.
«Да! Их я буду читать в поезде, когда буду снова ехать по тем местам».
У Элеоноры появилась мечта стать писателем, а позже журналистом, как только ей прочитали – а потом она сама – «Алису». Она стала свидетелем русской революции на всем её временном и географическом протяжении. Она хотела написать об этом книгу и советовалась с Ивановым, и тот с воодушевлением одобрил её желание. Сегодня она встретится с этим русским журналистом, может быть, даже обсудит с ним план книги, попросит адреса русских эмигрантов в Риге, Берлине, Амстердаме, Париже и в Лондоне, потом сядет в поезд до Москвы и будет там через десять дней. Из Москвы она поедет в Ленинград, там сядет на пароход и сойдёт в Риге, потом Киль, потом Антверпен, может быть, заедет в Париж. Она запланировала, что дорога займёт месяц, и после этого одиннадцать месяцев она будет сидеть на втором этаже в своей спальне и писать, и на сей раз она ухватит не улыбку, а самого кота прямо за уши. И за хвост. В редакции газеты знали о её планах, одобряли и предложили годовой отпуск. В редакцию она будет ходить редко, только для того, чтобы поднимать из архива свои статьи, и через год вернётся сюда. В Китае тоже назревали события.
Ей улыбнётся удача, сама, собственной персоной.
В доме 12 на Садовой было весело.
Как спутник вокруг планеты, а та, в свою очередь, вокруг звезды, Наташа Румянцева вращалась вокруг Гоши Вяземского, а тот вокруг Михаила Капитоновича Сорокина.
Переполох, вызванный его появлением, быстро улёгся: добрейшая по характеру и по фигуре хозяйка дома всех заняла делом. Из прислуги в доме держали только китайца повара, из владений которого сейчас слышался рубящий стук ножа; Гоша был отправлен в холодную за окороками, колбасами, рыбой и соленьями; Сергей Серебрянников растворился вовсе и появился уже с бутылками с домашними настойками и наливками, водкой и пузатой флягой в тростниковом плетении. Его жена, беременная круглая Надя, переваливалась из кухни в гостиную и обратно, а Наташа порхала по всему дому: она помогала матери раскладывать столовые приборы, потом бежала в кухню и несла оттуда блюда, потом принесла отцу невиданный штопор с рычагом, потом стала поправлять салфетки на стульях. От неё пахло удивительными, чуть слышными духами, чем-то травяным и цветочным. Сорокин понимал, что это запахи, собранные на утреннем свежем лугу, но не мог разобрать, из чего они состояли.
Наконец сели за стол.
От того, что Михаил Капитонович видел перед собой, он немного плыл и ни на что не мог решиться, помог сидевший рядом Гоша, он положил ему в тарелку тонкие красные и желтые ломтики. Михаил Капитонович принюхался – это была рыба домашнего посола.
– Ну что, дорогие мои! – произнёс Алексей Валентинович. – Я предлагаю поднять первый тост за дражайшего моего боевого товарища Михаила Капитоновича Сорокина, а в его лице за последнего воина, который вернулся с последней, мы будем на это надеяться, а я настаивать, войны! – И тихо добавил: – Ура!