33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
Наконец всё было кончено, он пронумеровал штабели и пошёл в контору. Вяземский встретил его мрачно, о сорвавшемся бревне ему уже сообщили, и он был расстроен.
– Георгий, но ведь всё закончилось хорошо, и никто не пострадал, – с виноватым видом произнёс Михаил Капитонович.
– Ты извини, – ответил Вяземский. – Я всегда расстраиваюсь, когда происходят такие случаи: вроде не война, а знаешь, сколько народу уже побилось и покалечилось на этом лесоскладе… – Он не успел закончить, открылась дверь, и в контору вошёл Суламанидзе.
– Сюрприз! Што, друзья, не ждали? – Суламанидзе
Вяземский и Сорокин от неожиданности – вчера они ни о чём не договаривались – посмотрели друг на друга, но ничего не оставалось, и они стали складывать бумаги и убирать их со стола. А планы были: Вяземский собирался на свидание к Наташе Румянцевой, а Сорокин – выспаться перед завтрашней встречей с Ивановым, а может быть, даже и с Ивановым.
Суламанидзе вытащил из саквояжа вино, хлеб, влажный круглый сыр, свежие овощи, пучки зелени и большой бумажный пакет в масляных пятнах.
– Вот! – торжественно сказал он. – Это то, чему я научился! Увэрэн, вам понравится.
Он развернул бумагу, и все увидели много мяса: сразу даже непонятно было, что это, и только запах указывал, что это были разнообразные копчёности.
– Это, – Суламанидзе вытер об штаны руки, – капчёный окорок. Это, – он взял большой кусок округлой формы, – буженина. А это, – и он поднял длинную, висячую гирлянду, – мои колбаски! Сам готовил: вимачивал синюгу, рубил фарш, сам набивал и сам коптил! Пробуйте!
Он достал из саквояжа нож и стал нарезать колбаски.
– Окорок и буженину попробуем после, они обычные, главное – колбаски! – Суламанидзе нарезал кружочками колбасу, и стало пахнуть ещё сильнее и вкуснее. – Я нашёл ольху, Гоги, помнишь, я тебя о ней спрашивал? Сам настругал и сам сделал коптильню!
Суламанидзе наломал кусками белый хлеб, нарезал сыр и попросил у Георгия стаканы.
– Надо много жевать во рту мяса, хлеба и овощи, зэлэни, сдэлать во рту такую кашу, и тогда запить это вином, много вина! Но сначала надо вибрат тамаду! – Суламанидзе замолчал и стал по очереди смотреть на Вяземского и на Сорокина. Те оба молчали, смотрели на гостя, на накрытый стол, на свои полные стаканы и снова друг на друга и молчали.
– Ладно! – шумно выдохнув, сказал за них Давид. – Я вам помогу! Можете вибрат тамадой меня! Если согласны, я начну! Сначала випьем за Бога! Дай Бог нам всем мир, здоровье и удачу!
Они выпили.
– Вторым тостом мы випьем за мою родину!
Давид рассказал про свою родину. Оказалось, что его родина имеет очень длинную историю. Он перечислил все княжества, из которых состояла Грузия, назвал имена самых знаменитых грузинских царей, цариц и поэтов. В третьем тосте, почти без перерыва, он рассказал про свою большую семью и перечислил ближайших родственников. Закончил так:
– Сейчас не война и нам всэм некуда торопиться, поэтому я не стал нарушать правила ведения грузинского стола, правила имеретинского застолья, они очень дэмократичные, они призывают тамаду пожалеть гостя и не говорить много, чтобы вы не умэрли и мне било би с кем випить! – Он оглядел своих товарищей, их скулы заострились, глаза сверкали, и по очереди чокнулся с каждым: – Выпьем, друзья, и закусим! Толко главное – колбаски!
Пока Суламанидзе говорил следующие тосты, Сорокин поглядывал на Вяземского, тот ел, немного пил и щупал в карман жилета часы. Михаил Капитонович поймал взгляд своего товарища и, когда Суламанидзе долго и с наслаждением пил из стакана, понимающе кивнул Георгию.
– Давид, – сказал Сорокин, – этот тост я хочу вместе с Георгием поднять за твоё искусство. – Сорокин поднял на вилке кусочек действительно прекрасной колбасы и понюхал её. – Но, Давид, давай отпустим Гошу, он опаздывает на свидание с Натальей Алексеевной!
Суламанидзе поперхнулся, уставился круглыми глазами с выступившей слезой на Вяземского и произнёс:
– Вот это друг! Ему надо на свидание, а он промолчал! Настоящий друг! Бэги! Нельзя опаздывать, опоздать, в два места: к любимой женщине и на собственные похороны!
Вяземский с благодарностью посмотрел на Сорокина, обнял Суламанидзе и ушёл.
Суламанидзе восхищённо смотрел ему вслед, размахивал пустым стаканом и причмокивал губами.
– Я признаю только две прэданности в жизни – к любимой женщине и к родине!
Сорокину показалось, что Суламанидзе и слово «Женщина», и слово «Родина» сказал с большой буквы. Он тоже был в восхищении: от обоих своих друзей, он забыл про усталость, про Иванова и завтрашний разговор; он так давно не был в такой радости от общения с любимыми людьми, что это чувство захватило его всего. Но после слов Суламанидзе настроение спало и появилась грустная мысль: «А я кому предан? Я ни разу не вспомнил о родине и ничего не сделал, чтобы найти свою женщину». Мысль о том, что Элеонора жила здесь, а он перестал её искать ещё в Чите, мучила его весь день и не покидала до того момента, пока в контору не вошёл Давид.
– Михо! Ты не представляешь, какой ты сказал тост!
Сорокин вдруг почувствовал шлепок по плечу и вздрогнул. Он задумался, ему показалось, что с момента ухода Вяземского прошла уйма времени, он мотнул головой.
– Ты сказал, что я, князь Суламанидзе, Давид, сын Нугзара и внук Давида, своими руками сделал это искусство! Что я что-то умею делать! Ты сам не понимаешь, что ты сказал! Ты не знаешь, чего мне это стоило! Как долго я к этому шёл! – Он взял две оставшиеся на столе колбаски, разорвал их и поднял в кулаках. – Ты не представляешь, с чего я начинал! Я что-то умею делать! – победно повторил он, вскочил и, держа поднятые колбаски, стал делать руками и ногами немыслимые рывки и прыжки. – Тра-та-та, та-та-та! Та! – Он рычал и плясал. – Тра-та-та, та-та-та! Та!