33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Анташкевич Евгений Михайлович

Иванов долго молчал, потом произнес:

– Пришла беда, открывай ворота! Идёмте в мертвецкую.

Ничего не понимающий Сорокин шёл за Ивановым, его удивил вид следователя: холодный, как кусок каррарского мрамора, и такой же белый: это Сорокин осознал только сейчас, глядя в спину шагавшего впереди Иванова.

– Вот! – сказал Иванов и отдёрнул простынь, накрывавшую большое тело.

Михаил Капитонович не поверил глазам – на столе лежал Яшка.

– Идите сюда оба, – позвал он Ноню и Моню. – Поднимите его.

Старики подхватили Яшку под голову и плечи, посадили и удерживали в такой позе.

– Посмотрите! –

сказал Иванов и зашёл Яшке за спину.

Михаил Капитонович увидел на шее под самым Яшкиным затылком большой синяк, от которого вокруг шеи вела тонкая бордовая полоска, точно такая же, какая была у Екатерины Григорьевой.

– Положите!

Иванов развернулся и вышел из мертвецкой.

В кабинете он долго молчал. Не зная, что сказать, глядя на него, молчал и Сорокин.

– Вот! Вот такие, Михаил Капитонович, пироги! – Сказав это, Иванов снова надолго замолчал.

Сорокин сидел на том стуле, на котором вчера сидел Яшка. На него нашла оторопь и осознание того, что он просто раздавлен случившимся. Наверное, первый раз в жизни Михаил Капитонович почувствовал безысходность.

Иванов вытаскивал из ящиков стола бумаги, другие клал в стол, потом доставал папки и вкладывал в них бумаги и раскладывал папки в ящики и отделения стола, а Михаил Капитонович видел, что всё это Израиль Моисеевич – Сорокин впервые про себя назвал его по имени и отчеству – делает механически, не вдумываясь, а только для того, чтобы чем-то занять руки и отвлечь глаза.

Вдруг Иванов поднял очередную папку над головой и с силой грохнул ею об стол. Такой мат Сорокин слышал только от своего боевого товарища капитана Штина. Выговорившись, Иванов сник.

– И ведь знаете, что характерно, – медленно произнёс он. – Такое зверство в прежние годы Харбину было неведомо. Хотите, покажу вам кое-что из нашей классической криминальной истории?..

Сорокин смотрел на Иванова.

– Вот, полюбопытствуйте! – сказал Иванов и вынул из ящика тонкую папку. – Я тут кое-что подшивал. – Он раскрыл её и подал Михаилу Капитоновичу. На чистом листе бумаги была наклеена маленькая газетная заметка с надписью: «Заря», 12 августа 1920 г.».

«СЛАДКИЙ СОН

Приехавший в Харбин для приискания занятий Воробьёв, целый день бесплодно проходив по городу, вечером с устатка выпил и уснул в садике около вокзала.

Во время сна с него сняли брюки, ботинки, шляпу, часы, кольца и взяли деньги, всего на сумму 500 золотых рублей».

Сорокин прочитал, покачал головой и вернул папку.

– Были в основном всякие заезжие, так называемые гастролёры, но с ними как-то быстро справлялись, и они так же быстро уматывали: кто во Владивосток, кто ещё куда, особо не задерживались; а вот после того, как закончилась вся эта заварушка…

При слове «заварушка» Сорокин почувствовал себя задетым.

– Какая заварушка, что вы имеете в виду? Вы имеете в виду заварушку, в результате которой я и такие, как я, оказались здесь?

Иванов удивлённо посмотрел на Михаила Капитоновича:

– Уж не на свой ли счет вы приняли мои слова? Помилуйте! Я же всё понимаю! Однако обстановка в городе действительно сильно изменилась!

Иванов поднялся со стула и стал ходить между столом и стеной.

– Нельзя не понимать, что это всё результаты Гражданской войны, но и согласиться с этим я не могу. Не могу принять это как естественный ход событий. Я, знаете ли, сам революционер! Был! Да, не удивляйтесь! После революции девятьсот пятого года я был сослан в Приамурский край на поселение, шесть лет жил в Охотске. Мы готовили это землетрясение, но даже не предполагали, что после землетрясения приходит цунами. Знаете, что такое цунами?

Сорокин отрицательно помотал головой.

– Это страшная волна, которая неизменно приходит после землетрясения. Вот эта волна и накатила. Понятно, что Яшку убили кучера. Они проследили его до тюрьмы и поняли, зачем он оказался в их среде. И расправились с ним. Видимо, и вы попали в их поле зрения.

Сорокин вспомнил, как позавчера ему предлагал услуги извозчик и он с ним так в точку пошутил про тюрьму.

– И вас подожгли, но не захотели до смерти, а только попугали! Понимаете? Клок-то сена, могли и побольше… и с окном бы решили… Сорокин кивнул.

– Понятно, что в гостинице у них есть наводчик! Может быть, и не в одной. Понятно, что кто-то навёл их и на Григорьеву, и на англичанку… – Иванов на секунду остановился. – Надо бы найти эту Дору или Дарью… прежнюю, уволенную горничную, Понимаете, о чём я? Надо дать телеграмму англичанке… Составите?..

Сорокин снова кивнул, и у него на душе посветлело – он будет писать Элеоноре.

– …И завтра отнести телеграмму в консульство. Понимаете, о чём я говорю?

На том вроде разговор и был кончен, но Михаил Капитонович чувствовал, что пока не кончен. А Иванов всё расхаживал между столом и стеной.

– Там, в Охотске, я, сударь мой, – он говорил так, как будто бы исповедовался, – принял православие. И мучаюсь – к своим не тянет, а другие, чуть было не сказал – чужие – не очень-то принимают. Вот так и живу-мыкаюсь! Что вы на меня так смотрите?

Сорокин пожал плечами.

– Вы, кстати, можете звать меня Илья Михайлович, так и крещен был – Ильей. Удивляюсь, как только Яшка моё настоящее имя умел выговорить, это при его-то просторечии и косноязычии. Всё говорил, что – библейское. – Иванов достал из ящика стола деньги. – И вот! Это моё мес ячное жалованье… Китайцы нашелестели… На похороны Якова в субботу не пойдем, я туда людей отправлю, пусть посмотрят и запомнят, кто там будет. Коляску я выкупил, а коня выговорил у начальника управления полиции отдать сыновьям Якова, а то им совсем жить не на что. В субботу Якова отпоём в Иверской, и сами отопьёмся. Не возражаете?

– А вы? Вы где ночуете? – вдруг спросил Сорокин.

– Есть одна дама сердца! И давайте-ка я позабочусь о вашем ночлеге, вовремя сгорела ваша контора. А про камеру я вам уже говорил, я попросил, чтобы она замыкалась изнутри, вот ключ.

В субботу они причастились и исповедались в Иверской церкви, оставили деньги на помин души почившего раба Божия Якова и на свечи, сели в полицейскую карету, и Иванов сказал:

– В «Сливу».

По дороге молчали. Сорокин не знал, что такое «Слива», и смотрел вперёд, Иванов смотрел куда-то в сторону. Из церкви они выехали на Офицерскую, потом свернули на Участковую, а когда повернули направо на Мостовую, Сорокин заволновался: по Мостовой за железнодорожными путями был китайский пригород Фуцзядянь. Михаил Капитонович стал вертеться и оглядываться.