33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
– Она у Ли Чуньминя…
Ремизов и Изабелла снова переглянулись, Изабелла поёжилась, а у Ремизова замер взгляд.
– Вы уверены?
– Да, я сам ему передал… а что?
– Ли Чуньминь сбежал в Кантон… – Как сбежал и что это за Кантон?
– Кантон – это город, а сбежал – это сбежал. – Изабелла снова притронулась к коньяку.
– Боюсь, что дело о контрабанде опия может стать политическим, вам ничего не говорит имя Номура? Константин Номура! И – вы могли бы взять отпуск, недели на три?..
– Пока не знаю… – начал Сорокин, но тут Изабелла встала и потянулась за сумочкой.
– Господа, я вас ненадолго покину… – сказала она и посмотрела сначала на Ремизова, потом на Сорокина.
Сорокину было
– Я на одну минуточку… – сказала Изабелла.
Ремизов дёрнул головой и перевёл взгляд на Михаила Капитоновича.
– Отпуск! – напомнил он.
– Пока не знаю, – повторил Сорокин. – Мне надо закончить бумаги для суда над бандой Огурцова.
– Сколько вам на это потребуется?
– Один день… Сегодня к вечеру, я думаю, закончу.
1924 год. Лето «Караф»
Это было неожиданно. То, чем закончились прошедшие два дня, – было неожиданно.
Своё обещание покончить с делами в течение одного дня и взять отпуск Михаил Капитонович не выполнил. Когда Ли Чуньминь не вышел на службу и на третий день, майора начали искать, посетили квартиру и обнаружили, что в ней нет ни вещей, ни его самого, ни жены, ни троих детей. Сорокину надо было срочно завершать бумаги к судебному процессу, и его не трогали, хотя вопросы задали, и он решил не испрашивать отпуска до тех пор, пока не уляжется дело с исчезновением его начальника. Однако 9 июня в понедельник его вызвали в управление и провели в кабинет Ли Чуньминя: сейф и книжные стеллажи – всё было открыто. В кабинете присутствовал начальник управления района Пристань майор Ма Кэпин, какой-то китайский военный и русский полицейский чин, которого Сорокин не знал. Ма Кэпин говорил, русский чин переводил:
– Господин Сорокин, вы приняли к производству дела геройски погибшего следователя городской сыскной полиции господина Иванова, не так ли?
– Так точно! – Сорокину почему-то показалось, что будет правильно отвечать на военный манер. – Однако есть уточнения!
– Какие?
– Не все дела! Только производство по уголовному делу Огурцова, – и тут Сорокина осенило, – и разыскное дело «Ремиз»!
Наверное, это было чудо, но Сорокин увидел на столе, на котором лежали папки, ту, крепко завязанную тесёмками.
– Вот оно, я по запросу передал его господину майору Ли Чуньминю.
Майор Ма мрачно посмотрел на Сорокина и произнёс: – Ли Чуньминь для нас больше не господин и не майор… Сорокин сделал удивлённое лицо.
– Позже вам всё объяснят, – сказал Ма и показал на стол: – Сможете в короткое время посмотреть эти дела?
Сорокин прикинул – на столе лежало папок пятнадцать, почти все тонкие.
– Думаю – да!
– Два дня хватит?
– Надеюсь! А где смотреть?
– Вам отведут отдельную комнату!
Первое дело, за которое он взялся, было конечно же «Ремиз». Сорокин не был заядлым карточным игроком, но он знал, что слово «ремиз» обозначает наказание игрока за недобор взятки – сколько взяток недобирает игрок, если сам их объявляет, на столько он будет наказан другими игроками.
«Что же это за игрок? И недобор! – подумал Михаил Капитонович, когда начал листать дело. – Какое отношение это имело к Иванову и при чём тут Ремизов?»
Сперва ему показалось, что название «ремиз» связано с фамилией негласного осведомителя: «Может быть, Ремизов и есть главный фигурант дела? А теперь хочет, чтобы оно было уничтожено с моей помощью, и не оставить следов? Они ведь хотели меня скомпрометировать, когда сказали, что у меня не хватает денег за их услуги!» Однако он быстро отверг эту мысль – тогда зачем было Иванову информировать Ремизова об этом деле, в конце концов, если Ремизов был в чем-то виноват, Иванов мог… Додумав до этого места, Михаил Капитонович решил не забегать вперёд.
Дело «Ремиз» было странное, таких Сорокин ещё не видел: в нём не было ни одной официальной бумаги, подписанной кем-либо прокурорским или судейским, не было и анкеты на фигуранта дела, не было ни одного прокола допроса, отсутствовали постановление и заключение, то есть всё то, что он много раз видел в других делах. Не было даже описи приобщённых документов.
Михаил Капитонович перелистал его несколько раз; он обнаружил, что в нём подшиты бумаги, написанные тремя или четырьмя разными почерками, – ни один почерк не был похож на почерк Иванова.
«В любом случае Ремизову пока ничего не скажу!» – решил он и стал читать.
Первый документ был написан размашистым правонаклонным почерком с красивыми завитками в буквах «в», «д», «б» и «». Замысловатыми, как виньетки, были заглавные буквы. Михаил Капитонович позавидовал хозяину этого почерка, потому что это было красиво, а главное – понятно.
«Настоящим сообщаю, что объект «Караф» 12 января сего месяца встречался на углу Конной и Казачьей с неизвестным, который имел вид забияки и, судя по виду их разговора, который они вели тихим голосом, был сильно раздражён. Они были на расстоянии двадцати саженей, и услышать, о чём они говорили, не представилось возможным. Разговор был не более пяти минут, после чего «Караф» расстались с собеседником и тот на извозчике уехал в сторону Китайской. Дальше за ним проследить не удалось, потому что на извозчика не оказалось нужной суммы денег. «Караф» пошёл домой и до вечера из дома не выходил. В дальнейших сообщениях буду называть данного собеседника «Карафа» – «Забияка».
Дочитав до конца, Михаил Капитонович понял, что это рапортичка филёра; в самом нижнем правом углу была затёртая пальцами пометка: «Ист. «Михайлов», 13/01/24».
Следующее донесение было написано мелким почерком почти без наклона; строчки были ровные под линейку; поля аккуратные, как в книжке.
«Источник сообщает, что К. Н. целый день провёл в нескольких борделях в китайском районе Фузядян. Что он там делал, выяснить не удалось. Бордели были второй руки. Поскольку бордели об это время своей прямой функции не исполняют, ввиду отдыха персонала, предполагаю, что К. Н. проводил там коммерческие переговоры…» Над словами «прямой функции» и «коммерческие переговоры» стояли карандашные вопросительные знаки, и Сорокин понял, что их поставил не автор донесения, а тот, кто его читал. «Да, – подумал он, – если автору цель приезда туда К. Н. «выяснить не удалось», то откуда ему знать, что речь шла о «коммерческих переговорах»?
Про «персонал» тоже, скорее всего, измышления автора».
В конце донесения был список адресов борделей, а ниже этот же список был переписан карандашом. Запись карандашом была сделана рукой Иванова, его почерк Михаил Капитонович сразу узнал. Это заинтересовало, и Сорокин задумался. Один адрес привлёк его внимание, и он вспомнил, что он ему хорошо известен – это была опиекурильня, которую он посещал. «Тогда получается, что доноситель указал бордели, а Иванов опиекурильни, значит, бордели и опиекурильни – части одного целого!» На самом деле это для Сорокина не было открытием, это было известно всем – где публичный дом, там и опиум. И для Харбина в этом не было ничего особенного: китайский район Фуцзядянь строился на глазах, и в нём вместе с магазинами, ателье, аптеками и так далее строились и бордели, на опиекурильни никто не обращал внимания, хотя китайские власти считали, что они борются с этим злом. От Иванова Сорокин слышал, что не в самом опиуме дело, а в источниках и маршрутах переброски, которые китайские начальники хотят перехватить для себя – доходы от этого были огромные. В правом нижнем углу донесения, как и на первом, стояла карандашная пометка Иванова: «Источник «696», 18/01/24».