№333, или Притворись, что любишь 2
Шрифт:
«Это ж как она лилась…»
Отоварили мою девочку по полной программе, хоть и она у меня не без вины. Только как же надо раздраконить женщину, чтобы она кинулась драться? Ждана вроде барышня разумная, острых приступов психоза я за ней не замечал.
— Мудак паршивый… — шиплю себе под нос. — Ждана, голова кружится?
— Нет…
— Хорошо… — а потом продолжаю громче и как можно строже: — Значит так, милая, новые правила! Ты больше никогда не связываешься ни с одним паршивым ублюдком, поняла меня? Никогда! Если к тебе пристают, ты сразу уходишь и говоришь
Она молчит, просто моргает, и всё.
— Ясно тебе? Отвечай! — снова повышаю голос.
Она судорожно кивает, а я продолжаю орать:
— А если бы меня не было? Если бы он тебя на улицу вытащил? Что бы с тобой было, а?!
— Но ты же был… — шепчет она тихонько.
— Был! К счастью… Кстати, если ты думаешь, что мне нравится избивать людей, то ты ошибаешься!
— Я так не думаю… — она поджимает губы.
— Ладно, проехали, воспитательный момент окончен… Я надеюсь, ты сделала выводы!
Она снова молча кивает.
Несколько раз глубоко вздыхаю, стараясь побороть очередную вспышку ярости, а в крови тем временем плавают литры адреналина, если не больше. Когда я увидел ее, окровавленную, на полу, думал, прибью этого мудака. Всё, чего мне на тот момент хотелось, — колошматить его мерзкую рожу!
«Как вообще можно поднять руку на женщину?»
Кем бы она ни была, что бы она ни делала, ведь есть другие методы — схватить, удержать, если сама рыпается, но не разбивать лицо. Закрываю глаза, вспоминаю ту картину, и возникает такое чувство, будто это меня избили. А ведь я, кретин, даже не спросил, как она!
Снова тянусь к ней. Беру мою стервочку рукой за затылок, придвигаюсь лбом к ее лбу, замираю на пару секунд, потом нежно целую в губы.
— Ты вообще как, маленькая?
— В порядке… — шепчет она.
— Испугалась, наверное? Прости, что не был рядом… Вовремя не защитил…
— Это не твоя вина… — отвечает она.
— Еще как моя! Было очень больно?
— Ерунда, я почти не почувствовала…
Снова ее целую, потом завожу машину, трогаюсь в сторону дома.
Периодически смотрю на свою стервочку и качаю головой. Здоровый мужик лупанул по лицу, а с нее как с гуся вода, даже не расплакалась.
Либо очень крепкая психика, либо…
«Она просто к этому привыкла! Для нее это не что-то из ряда вон выходящее!»
От этого озарения меня передергивает. С трудом концентрируюсь на вождении, слава богу, ресторан от моих апартаментов довольно близко, мы уже почти дома. Неожиданно для самого себя задаю сакраментальный вопрос:
— Ждана, тебя часто били?
Краем глаза слежу за ее реакцией. Моя стервочка вжимается в кресло, кутается в пальто и… молчит!
— Я, кажется, задал тебе вопрос! — продолжаю строже.
Знаю, веду себя как настоящий грубый мужлан, но мне не до этикета. Не позволю Ждане снова забраться в свою раковину.
— Натан, пожалуйста, не нужно меня спрашивать о таком… — еле слышно отвечает она.
«Значит, били…» — сразу делаю вывод. Если я спрошу о подобном у Кирилла или Киры, они просто скажут «нет»,
— Кто? Когда? За что? — безжалостно продолжаю свой допрос.
Я уже практически готов надавать по морде каждому встречному, только чтобы ее обидчикам тоже досталось.
— Натан, пожалуйста… — просит она еще тише.
Всего два слова, но сколько в них боли, сколько страдания! У меня всё внутри сжимается в болезненной судороге, как будто даже легкие парализует.
Я бы заткнулся, подождал более удачного момента для серьезных разговоров. Только уже успел понять — удачного момента не будет. Он просто никогда не наступит. Ждане больно говорить о прошлом сейчас, будет так же больно через неделю, две, месяц и, может быть, годы. Чем я дольше буду тянуть, тем больше времени Ждана просидит в своем панцире, а мне нужно, чтобы она раскрылась.
Когда паркуюсь у дома, Ждана тянется к ручке двери, но я демонстративно нажимаю на кнопку замка. Запираю в машине и окидываю тяжелым взглядом:
— Я хочу всё о тебе знать! И ты мне расскажешь…
Она устало вздыхает и стонет:
— Что ты хочешь знать? Что?
Тогда же:
Ждана
— Ответь мне, что ты хочешь знать? — спрашиваю с надрывом.
«Как меня лапал престарелый параплегик? Как ронял слюни, когда я перед ним вертелась? Или тебе поведать про то, что последние пять лет я прожила с садистом-импотентом, который меня избивал?!»
Я не знаю, как можно рассказать подобное мужчине, который тебе хоть сколько-нибудь интересен. Он же после такого на меня даже не взглянет без жалости, ведь нормальный мужик! А нормальные мужики жертв насилия могут только жалеть! И никаких других эмоций к ним, как правило, не испытывают. Оно мне надо? Аж три раза! Фактически ему уже меня жалко, жалко до боли, это видно, но я совсем не эти чувства хочу в нем вызывать.
Больше того, девушкам из фонда запрещено обсуждать прошлых джентльменов с настоящими. И этот запрет появился не из воздуха, продиктован вполне конкретными причинами. Фонд свято хранит тайну личной жизни клиента — один из главных принципов.
Если кто-то кому-то решит набить морду или прилюдно опорочит честь и достоинство из-за нашей болтовни, дело может обернуться большим горем. Одно из самых жестких наказаний фонда — отрезание языка. И это не метафора… Нетрудно догадаться, за что оно полагается.
Я уже восемь лет варюсь в этом адовом котле, и однажды мне довелось столкнуться с жертвой такого вот наказания. Вроде бы можно научиться говорить, даже если человеку отрезают кусок языка, например в случае, если это рак или механическая травма. Язык — мышца и отлично тренируется. Но та девушка молчала всегда, а за ее спиной постоянно шушукались. Если «Всемогущие» что-то делают, полумерами не ограничиваются. Я ей в рот, конечно, не заглядывала, но думаю, резали с большим запасом, чтобы уж точно больше ни слова сказать не могла.