40000 лет назад
Шрифт:
Скрипнула дверь и в горницу вошла Алина с подносом в руках, на котором стояли три глиняных чарки с хмельным медом, да румяный каравай еще теплого хлеба. Девушка, одетая в ярко синий, расшитом красным бисером сарафан до самого пола, из-под которого выступали при движении красные сапожки, и накинутой на плечи белоснежной вязанной, шерстяной шалью, простоволосая (знак девичества), с толстой косой на груди, смущенно улыбнулась. Щеки ее запылали от волнения румянцем, а глаза скромно опустились вниз. Она подошла к сватам и поклонилась молча в пояс.
Митрох,
— Ну как тебе жених доченька. — Торжественно заговорил Елей. — Ответствуй. Подходит ли в мужья. Согласна ли ты опереться на плечо его, за спину от невзгод спрятаться. Годен ли.
— Годен, батюшка. Согласна. — Голос ее дрогнул, и щеки окончательно сделались пунцового цвета.
— Ну и я одобряю твой выбор. — Хмыкнул довольный Елей. — Иди. Дале не твоя забота, мы с мужами свадьбу оговорим да меда хмельного выпьем.
Что происходило за обильно накрытым столом, Федор помнил смутно. Не из-за выпитого спиртного, совсем нет. Он и приложился-то к чарке всего пару раз. Герой наш, как говорится: «летал в облаках». Он уже строил планы совместной жизни, качал в руках своих детей, и даже внуков. Мечтал о том, как они будут счастливо жить, и умрут в один день. Ну что тут скажешь. Каким бы его не считали взрослым, а в душе он все еще был подросток, только уже повидавший смерть и с прядью седых волос в голове.
Свадьбу договорились играть глубокой осенью, по первым заморозкам и первому снегу, когда закончат с уборкой урожая. Что-то там еще много обсуждали: про приданное, про совместное проживание, и даже про то, как первого наследника назовут. Но наш герой все это пропускал мимо ушей, погрузившись в себя.
Затем долго раскланивались с будущем тестем. Выходили на порог избы, где воевода рассказал гудящей толпе о результатах. Шли через расступающихся при приближении сватов людей, что-то восторженно ликующих. Все осталось в памяти туманным сном. Федор был счастлив.
Утром, на следующий день, в конюшне, где все еще проживал наш герой вместе с друзьями и учителем. (В конюшне он решил оставаться до самой свадьбы, решив, что в новый дом въедет только вместе с женой, начав, именно с этого, новую, совместную жизнь). Их посетил воевода.
— Собирайтесь. — Заявил он прямо с порога. — Поедете у Уйшгород, к князю Сославу. Грамоту ему отвезете, и подати заодно. А ты чего сидишь? — Рявкнул он на безучастно дремавшего в соломе Яробуда. — Тебя тоже касается. С ними поедешь. Парни, конечно, геройские, но за ними пригляд еще нужен.
— Ты сдурел никак воевода! На кого я конюшню оставлю? — Дед на столько был ошарашен известием что, мгновенно вскочил на ноги.
— Я новика пришлю, он приглядит. Да и коней тут останется после вашего отъезда немного. Он справиться, да и тебе будет наука, да развлечешься, а то уже мхом скоро прорастешь на месте сидючи. Встряхни
— Это, что же за наука такая? Чему это ты меня еще учить удумал? — Сощурился Яробуд.
— Как! Воеводе перечить? Не помнишь, кто отказал мне в просьбе в сваты идти? — Воевода с ехидным вызовом, смеясь, посмотрел старику в глаза. — Вот и подумай в дороге.
— Ах тыж… — Договорить учитель не успел, потому что из соломы, в которой он спал вылез зевающий шишок.
После того, как его поймал в доме волхва, Бер — этот маленький наглец, перестал прятаться, и стал бедствием для всего города. Он появлялся в самых неожиданных местах.
Мог внезапно вылезти на полке над плитой у стряпающей в этот момент похлебку хозяйки, советуя ей сколько еще положить крупы, и от неожиданности, высыпавшей в варево всю соль из крынки.
Мог посоветовать плотнику, забивающему костыль в стену, как держать молоток, появившись за спиной, и выкрикнув пожелания громким, противным голосом. Потом быстро прятаться от летящего в него инструмента, под лавкой, и метаться в поисках щели по полу, от негодующего мастера, отбившего палец.
А мог вообще, влезть на спинку кровати, занимающихся сугубо личными, не подразумевающими всеобщего внимания делами, мужа и жены, и посоветовать им непристойные методы поведения.
Его давно бы убили, но поймать так и не смог никто, кроме рыжего увальня, которому, кстати, нередко с обидой выговаривали, что он слишком по-доброму отнесся, к этой маленькой мохнатой сволочи, и что надо было отдать ее им, для праведного, костоломного суда.
Илька отряхнул деловито прилипшие к шкурке мусоринки. Снял, стряхнул, и снова одел колпак на голову. Протер уши лапками, и улыбнулся Яробуду.
— И не благодари. — Затараторил он. — Как только я услышал, что надо в столицу грамоту с податью везти, да то, что послать некого, в виду посевной. Сразу вспомнил как ты жаловался воеводе, что у тебя нога болит, и как тебе тяжело даже с лошадьми возится, и что потому не можешь в сваты идти. Подумал, что прогулка на свежем воздухе тебе на пользу пойдет. Дней десять в скрипучей телеге лежать. Это же мечта. Отдохнешь, развеешься, да и учеников своих в делах посольских поднатаскаешь. Вот я и посоветовал воеводе…
Договорить он не успел, едва увернувшись от полетевшего в него полена, которым припирались от ветра ворота конюшни. И ныряя в крысиную нору, от второго такого же.
— Убью, сволочь мелкая! Раздавлю мохнатую гниду. — Дед взорвался в такой ярости, что даже побледнел.
— Не надо так волноваться. — Пищал. Илька, ныряя в крысиную нору. — Не надо… — Затих его голос под землей.
— С каких это пор шишок тебе советником стал? — Перекинул свою злость Яробуд на смеющегося Митроха.
— Успокойся, старый. Никто мне ничего не советовал. Словно ты этого балабола не знаешь? Ему соврать, что высморкаться. — Вытер обратной стороной ладони глаза воевода, а дальше заговорил уже серьезно.