419
Шрифт:
Сердце Нового Запада. Вот как называли этот город. Если смотреть отсюда, он и впрямь бился сердцем, как в кино рапидом — дорожное движение пульсировало в аортах проспектов.
Внизу по соседству, в переулке среди других переулков, к себе домой, на второй этаж двухэтажки прибыл Мэттью Бризбуа. Отряхнул снег с сапог, повесил фуражку на колышек, куртку на вешалку, снял зажим с галстука, включил телевизор (звук заранее выключен), чтоб не было одиноко. Застыл. Оглядел комнату. Что увидел? Стены — пустые. Кухонный стол, он же обеденный, он же письменный, он же сортировочный, для
Он ведь следователь — как трактовать эту картину? Одинокий мужчина, за сорок, разведен, судя по всему, и озабочен употреблением клетчатки. Принюхайся — почуешь одеколон и «Уиндекс». Но котом и не пахнет.
Он и сам не понял, зачем соврал Лоре. Может, втирался в доверие; понимал же, что эта авария — не просто пожилой человек на льду. Но это задним числом. Если б Лора согласилась, он бы заехал в приют, выбрал кота, был бы у него предлог подобраться ближе. Но она не попросила, а он не поехал.
Он поглядел на две многоэтажки на гребне холма. «Второй дом, слева. Третье окно в верхнем углу. Это я». Завтра позвонит в страховую, узнает, кто бенефициарий у недавно почившего Генри Кёртиса. Они скажут; всегда говорят. Наизнанку вывернутся, лишь бы не платить.
Он долго стоял и глядел на горящее угловое окно. Глядел, пока не погасло.
Ты вообще понимаешь, кто мы?
мы Мафия! Мы НАЙДЕМ и убьем! тебя
10
Сырые леса толпились на обочине. Промокшая тяжелая листва хлопала по крышам, когда машины выгрызали себе место в потоке. Цистерна не справлялась с собственным весом, сопротивлялась инерции; водитель и механик чувствовали, как топливо толкает их вперед, ехали будто по стиральной доске — крошится асфальт, стекла опущены, улыбки до ушей.
Джо цеплялся за баранку, точно за спасательный круг в открытом море. Орал во всю глотку, перекрикивал рев мотора.
— Мечтать не вредно! — вопил он. — Вперед!
Что их остановит? Да ничто.
Разве что… Он сбавил скорость.
— Впереди КПП.
— Полиция?
— Солдаты.
11
«Тебя я люблю». Вот что Лора помнила: повозки выворачивают из-за угла, кучера в трепещущих шелковых рубашках орут во все горло, взлетают стетсоны, всадники в галопе, комья грязи из-под копыт, пронзительные крики комментатора теряются в этом гвалте.
А потом… одна лошадь спотыкается, разлетаются повозки, задрав колеса, и люди взмывают в воздух, и друг на друга валятся лошади. Лорин отец закрывает ей глаза ладонью.
Несчастный случай — видела? Или привиделось?
Воспоминания о луна-парке. Карусельный мир световой круговерти и гелиевых шаров, бежавших в ночное небо. Лора в ковбойской шляпе с пластмассовым свистком на ремешке, ее отец в ковбойском прикиде с ног до головы, что в данном случае подразумевает слишком тесный жилет, слишком большую шляпу, новые ковбойские сапоги и никакого свистка.
Уоррен где-то пропадал с друзьями, мать не любила толпы — развлекать Лору выпадало отцу.
Только она была мала для взрослых аттракционов, а он великоват для малышовых, так что вечерами напролет она каталась на «Танцах у божьей коровки» или «Экспрессе пяденицы» (американских горках с одним-единственным кругом и одной-единственной кочкой), а отец махал, когда она проезжала мимо.
Пока стояли за мини-пончиками — влажными, теплыми, с корицей, кульминация каждой поездки в луна-парк «Табун», — Лора пошла вперед, вдоль очереди, а отец остался. Она вдумчиво изучила меню на доске, после продолжительных размышлений выбрала «Большой пакет», побежала обратно, и тут ей что-то попалось под ноги. Двадцать долларов.
Примчалась к отцу, задыхаясь:
— Гляди!
Восторг ее, впрочем, оказался краток.
— Миленькая, — сказал он, — это не наше, нельзя это брать.
И они пошли вдоль очереди и всех спрашивали, не терял ли кто двадцатку. Один за другим все отвечали «нет», а потом они наткнулись на толпу ухмыльчивых подростков.
— Ага, — сказал один. — Моя.
Уходя, Лора слышала, как подростки смеялись.
— Это не их, — сказала она, совсем надувшись.
— Возможно, — сказал отец. — Но точно не наша.
И она потерялась где-то в бреши между «возможно» и «точно» — остаток вечера псу под хвост. Шагая с отцом по луна-парку, разобиженная рука в его руке, мимо киосков «орел или решка» и призов за «дартс», Лора про себя вела учет всему, что могла бы купить на утраченную двадцатку:
снежный шар с конным полицейским
бандану со стразовым приветствием «Салют, чувак!»
веер открыток для бабули
розовое облако сахарной ваты
светящийся в темноте блокнот, на обложке провозглашающий «Табун» «величайшим шоу на земле»
медвежонка в старческих очочках а-ля Румпельштильцхен
пластмассового ковбоя-копилку
билет на «Всевидящего оракула»
кучу блестящих резинок для волос, блеска для губ и светящихся браслетов
По сторонам уплывали возможности, а Лора все выглядывала ухмыльчивых парней, выхвативших двадцатку у отца. Так и не увидела, да оно и к лучшему. Что бы она сделала? Выследила их, как Нэнси Дрю? С упреком наставила палец на вожака?
Но Лора, кажется, так и не простила отца. В глубине души — не простила, а это самое главное.
12
В небе, вдали — артерия молнии.
Грозы без дождя.
Ветра без воды.
Она проснулась, а когда села, с нее посыпалась пыль, и голос, что странствовал вместе с нею, вновь встрепенулся, вновь прошептал: «Вставай. Иди дальше. Не останавливайся».