47-й самурай
Шрифт:
Однако прикосновение к мечу вселило в Яно уверенность. Он крепко сжал рукоять обеими руками и, чуть раздвинув их для большего равновесия, поднял клинок над головой, принимая позу «дзодан-но-амай» — «высокую стойку» или даже «огненную стойку», потому что дух его стал настолько сильным, что должен был сжигать противника живьем, подавляя его волю. Яно отчетливо представил себе следующее мгновение: удар вниз наискосок между шеей и плечом (идеальная кироси, техника фехтования), лезвие беспрепятственно рассекает одежду, кожу, мышечные ткани, кость — недавно одобренная седьмая ката 1944 года, кесагири, убийственный косой удар, разрубающий ключицу. Затем быстро отдернуть меч назад, выполнить цибури — стряхнуть кровь с лезвия —
Всего за одну секунду Эрл убил в центральном отсеке шестерых. Здесь все было так же, как и раньше: трассирующие пули пожирали солдат, расшвыривали их туда и сюда, вверх и вниз, и они падали, одни — сраженные наповал, другие — дергаясь в предсмертных судорогах. Это была война. Вся дребедень про долг перед родиной, про боевое братство, про «Semper fi» была забыта. В конечном счете это было убийство, и ничего больше.
Эрл отступил назад, чувствуя, что магазин опустел или близок к этому. Повозившись, он его отстегнул, и магазин упал на землю. Эрл вставил новый, закрепил защелку, передернул затвор, скользнул в пугающий полумрак коридора, снова содрав кожу с непокрытой головы, и подошел к последнему отсеку.
Он понимал, что там его уже ждут.
«Господи, помоги мне еще только один раз», — подумал Эрл.
Он бросился вперед.
Глава 4
ПРОСЬБА
— Я ничего не знаю о том сражении, мистер Яно, — сказал Боб. — Но мне точно известно, что в бою все постоянно перемешивается. Никогда нельзя сказать, кто что сделал. А официальные сводки, как правило, даже близко не стоят с правдой.
— Я все понимаю. Это мог быть снаряд, случайный рикошет, пуля, выпущенная снайпером, и с равным успехом десяток других вещей. Я также понимаю, что если это действительно сделал ваш отец, он поступил так, потому что это был его долг, потому что у него не было выбора, потому что шла война. Но я могу сказать со всей определенностью, что он был там, что он проник в дот. Об этом свидетельствует медаль, а также показания очевидцев.
— Это действительно так, сэр, — согласился Боб. — Война — страшная штука, на ней приходится убивать. — Что-то толкнуло его на исповедь, а подобное случалось с ним крайне редко. — Мне довелось вдоволь насмотреться на это и самому принимать участие в подобном. Служа в морской пехоте, я во Вьетнаме охотился за людьми и убивал их. С тех пор я много думал об этом, но могу сказать только одно: шла война.
— Понимаю. Мне тоже пришлось повидать войну. Мы с вами выбрали этот путь и прошли его до конца.
Ярко светило солнце.
— Но я очень надеюсь, что вы поймете мою конечную цель, — продолжал мистер Яно. — Я должен задать вам еще один вопрос. И движет мной одна лишь любовь к моему отцу, такая же сильная, какую, не сомневаюсь, вы до сих пор питаете к своему.
— Продолжайте, — сказал Боб. — Вижу, именно ради этого вы сюда и приехали.
— Все дело в мече, — сказал японец.
Боб недоуменно заморгал. Неужели Яно имеет в виду тот самый миниатюрный меч, который сам только что подарил ему? Речь идет об этом мече? Затем он понял: нет, Яно говорит о мече своего отца. Разумеется, в тот день у него был меч. Японцы называли их «мечами банзай» или как-то в том же духе; Боб помнил это не по рассказам отца, а по комиксам про войну, которые прямо-таки с религиозным рвением читал в начале пятидесятых. Он мысленно представил себе зловещее изогнутое лезвие с длинной рукоятью, обмотанной тесьмой, со змеиной головой на конце. «Банзай! Банзай!» — вопил в комиксах похожий на неандертальца бородатый японский сержант в очках-консервах, размахивая мечом над головой, призывая своих солдат стать единой человеческой волной и хлынуть в атаку. Боб поймал себя на мысли, что, скорее всего, его представление о самурайском мече — полная туфта.
— Мне знакомо, как ведут себя на войне молодые солдаты, — продолжал мистер Яно. — После боя им хочется оставить какое-нибудь воспоминание о триумфе, что-нибудь осязаемое, свидетельствующее о победе. И разве можно их в этом винить?
— Я сам насмотрелся на это, — подтвердил Боб.
Слова японца разворошили воспоминания сорокалетней давности, копаться в которых у него не было никакого желания. Однако мистер Яно прав. Такое бывает сплошь и рядом.
— Я знаю, — снова заговорил мистер Яно, — что в боях на Тихом океане были захвачены сотни, тысячи, возможно, десятки тысяч мечей. Вместе с пистолетами и флагами, в особенности флагами, а также винтовками «арисаки», касками и другими сувенирами тех жестоких сражений.
— В основном это дерьмо пожирали те, кто отсиживался в тылу, — заметил Боб.
— У моего отца был меч. Его смерть явилась частью величайшего триумфа вашего отца. В отделе истории морской пехоты я читал отчет о боях, ознакомился с наградным листом. Ваш отец проявил беспримерную храбрость.
— Мой отец был необычайным человеком, — сказал Боб. — Я старался всю свою жизнь, но не дотянулся ему и до пояса. Не сомневаюсь, то же самое вы можете сказать про своего отца.
— Вы правы. И все же я должен спросить: возможно ли, что этот меч достался вам в наследство? Что он сейчас находится у вас? Это как раз то, что отец передает сыну. На свете немало мечей гораздо лучше этого. Но меч моего отца… для меня и моей семьи он значит бесконечно много. На самом деле я приехал в Америку только ради него.
Бобу очень хотелось бы порадовать гостя. Он понимал, что, если бы по прошествии стольких лет меч возвратился на свое почетное место, в семью человека, который его носил и умер с ним в руках, это явилось бы величайшей справедливостью. Ему доставило бы огромное наслаждение совершить подобный акт, вернуть сыну то, что отнял у отца его собственный отец; это ознаменовало бы собой окончательное заживление старых ран, кровоточащих до сих пор, — к полному удовлетворению всех сторон.
Но ему нечем было порадовать японца.
— Мистер Яно, поверьте, я не колебался бы ни мгновения. Я с огромной радостью вернул бы вам этот меч. Почему-то, черт побери, мне кажется, что такой поступок порадовал бы моего отца и я гордился бы этим.
— Я полностью разделяю ваши чувства.
— Однако мой отец не принадлежал к числу тех, кто любит собирать трофеи. У него их не было, если не считать пистолета сорок пятого калибра, который он привез домой с Тихого океана, да и тот был не трофеем, а полезным инструментом. Никаких флагов, горнов, мечей, касок, и даже почти не было рассказов. Он просто полностью оставил войну позади и шагнул дальше. Отец никогда не говорил о войне. Он больше ни разу до самой смерти не надевал военную форму, даже на парад, как многие ветераны. Отец был не из тех, кто любит говорить о прошлом и напоминать остальным о своих достижениях. Сейчас таких людей уже почти не встретишь.
Если японец и был разочарован, то внешне он никак это не показал. Боб понял: это национальная черта.
— Не помню, чтобы ты хоть раз упоминал про какой-то меч, — вмешался Дженкс, который все это время стоял в стороне, не мешая деловому разговору. — Боб не любит показухи, и, полагаю, его отец тоже был таким.
— Да, я все понимаю, — сказал мистер Яно. — Что ж, на этом и остановимся. Значит, так решили боги. Меч находится там, где он есть, и ему никогда не суждено вернуться домой.
— Вы сделали все возможное, — заметил Боб. Помолчав, он добавил: — А может быть, из взвода в живых остался еще кто-нибудь? Понимаю, что сейчас им должно быть за восемьдесят. Но наверное, отдел истории морской пехоты сможет вывести вас на них.