50 музыкальных шедевров. Популярная история классической музыки
Шрифт:
ЧТО ЕЩЕ ПОСЛУШАТЬ ИЗ «ЩЕЛКУНЧИКА»:
Вариант исполнения: Большой симфонический оркестр Всесоюзного радио и Центрального телевидения, дирижер Евгений Светланов.
Фредерик Шопен
Прелюдия № 4 ми минор
Если кому-то нужно объяснить точное значение понятия «элегия», то лучше всего, не тратя слов, поставить запись ми-минорной прелюдии Шопена — самой популярной из сборника его двадцати четырех прелюдий. Это чистый, эталонный образец романтической элегии, свободный от всех грехов этого жанра — многословия, сентиментальности и надрыва. В ней совершенно абсолютно все: и пропорции, и ясность мысли, и глубина чувства, и красота звука. На фоне разливного океана романтической лирики она выглядит коротким тихим словом, заставляющим умолкнуть всех окружающих.
ВАЖНО ЗНАТЬ:
В этой музыке любой услышит что-то личное и очень болезненное, как будто Шопен открыл нам какую-то свою сокровенную душевную рану. Но одновременно она звучит как вечная мудрость, истина о жизни, сформулированная в двух словах много пережившим человеком.
В тридцатых годах, когда была написана эта прелюдия, Шопену еще не исполнилось тридцати. Он был польским эмигрантом, нашедшим вторую родину в Париже (в 1837 году он получил французское гражданство). В тридцатые годы он уже занимал положение звезды парижских аристократических салонов, был популярным пианистом и композитором, желанным автором для всех издательств и одним из самых дорогих преподавателей фортепианной игры в столице.
При этом он нес в своей душе тяжелые раны. Разгром восстания за независимость Польши 1830 года больно ударило по его патриотическим чувствам и навсегда отделило от семьи — родителей и сестер, оставшихся в Варшаве. В эти годы он перенес тяжелую личную драму: его невеста — юная и очень одаренная польская аристократка Мария Водзиньская внезапно разорвала помолвку. Вероятно, ее семья не сочла Шопена достойной парой для дочери.
К тому же все чаще давали о себе знать его слабые легкие. Он легко простужался, кашлял кровью, худел, и хотя врачи пока еще не ставили ему диагноз чахотки (туберкулеза), было очевидно, что ситуация очень серьезная.
Свои прелюдии он писал в ту пору, когда уже начался его роман с Жорж Санд — известной писательницей, эмансипе со скандальной репутацией, писавшей под мужским псевдонимом (настоящее имя — Аврора Дюдеван). Она была странной парой изысканному во всем — от обуви до манер — Шопену: появлялась в обществе в мужском костюме, курила сигары и проповедовала свободный выбор женщины в любви. Их отношения вызвали много разговоров в парижском свете, особенно когда они вместе, по-семейному — с детьми Жорж Санд — уехали на Мальорку (испанский остров в Средиземном море), чтобы провести зиму в теплых краях. В этом нуждался сын Жорж Санд Морис.
Здесь Шопен должен был закончить цикл прелюдий, за который один из издателей уже уплатил ему гонорар.
С точки зрения обстоятельств его жизни это было очень непростое время. Начальная эйфория от южных красот — лазурного моря, цветов, винограда, парящих в голубом небе орлов — сменилась тоской и болезнью. Начался сезон дождей, холод и сырость. Хозяин дома недалеко от Пальмы, который сняла для них Жорж Санд, заподозрил, что у Шопена чахотка и потребовал немедленного выселения и оплаты расходов на дезинфекцию.
Им пришлось перебраться в отдельно стоящий живописный пустующий монастырь Вальдемоза и жить там в кельях, выходящих в сад. Местные крестьяне смотрели на это странное сожительство иностранцев (дама с детьми-подростками и вечно кашляющий молодой господин) с неодобрением и даже враждебностью, тем более, что никто из этого семейства ни разу не переступил порог церкви. Даже самое необходимое приходилось добывать с большим трудом, включая еду и фортепиано.
Несмотря на то, что Шопена восхищала красота и уединенность монастыря, вся обстановка действовала на него удручающе: «дикая страна», «странное место». Здесь он дописывал начатые еще в Париже прелюдии. «Келья имеет форму высокого гроба — огромные своды запылены, маленькое окно… Тишина… можно кричать… и все равно тихо…», — писал он другу. Описывая свое рабочее место (шаткий стол), он перечислял то, что на нем лежало: «оловянный подсвечник со свечкой… Бах, мои каракули…».
Бах в этом перечне звучит не случайно. Его «Хорошо темперированный клавир» (сборник прелюдий и фуг во всех 24-х тональностях), с которым Шопен никогда не расставался, был для него музыкальным «символом веры» и надежным якорем в бурном море романтических эмоций. В данном случае он стал также и конкретной моделью для шопеновского цикла прелюдий. Тот же жанр (только без фуг), тот же принцип всего спектра тональностей, тот же принцип «большого в малом». Та же жизнь во всех ее гранях, но не в эпическом ключе, как у Баха, а в виде фрагментов из личного дневника романтика, его мыслей, настроений и воспоминаний. Шопен берет у Баха не внешнее, а принципиальное: высокие критерии музыкального качества и дух самодисциплины, не позволявший чувству преобладать над законами красоты.
Ми-минорная прелюдия — это выраженная в музыкальном звуке душевная мука, неотвязная и безутешная, которая часто идет фоном человеческой жизни, даже если внешне все кажется благополучным. «Небо здесь прекрасно, как твоя душа, земля черна, как мое сердце», — писал Шопен другу из Мальорки, хотя в это время для него начинался новый этап жизни и новая любовь.
Вряд ли где-то еще у Шопена есть мелодия с такой силой внутреннего напряжения, как здесь. Вся она состоит из мотивов страдания и тянется непрерывно, что называется, «на одном смычке», то есть в ней нет ни одного момента, где можно было бы перевести дыхание.
Но тут есть и второй уровень смысла: музыка сделана так, что эту чашу эмоций страдания уравновешивает вечное, утешающее течение времени (совсем как у Баха), которое мы слышим в пульсе аккордов сопровождения.
В этой прелюдии (и не только в этой) Шопен достигает такой стадии композиторского мастерства, что уже невозможно понять, что, собственно, в этой музыке так нас трогает: искренность эмоций, красота мелодии или эллиническое совершенство целого, в котором нет ни единого лишнего звука и смысла, все лаконично, соразмерно, ясно и умещается на двух страницах нотного текста и двух минутах звучания. Даже пауза здесь — музыка, которую стоит внимательно выслушать. Этот момент говорящего молчания есть в самом конце, перед тем как прозвучат три последних строгих, как из мрамора сделанных, аккорда.