500 сокровищ русской живописи
Шрифт:
ИЛЬЯ МАШКОВ. Снедь московская. Хлебы. 1924. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Этот натюрморт представляет следующий этап творчества Машкова, когда он от плоскостной декоративной системы возвращается к традиционной объемности изображения. Художник обыгрывает контраст размеров и форм хлеба – большого круглого калача, пышной халы, причудливых кренделей, сухих баранок. Каждый из представленных хлебов словно имеет свой «голос», издает свой, неповторимый аромат – мака, корицы, ванили…
АЛЕКСАНДР
Участник объединения «Бубновый валет», Куприн в своих натюрмортах опирается на ту же живописную систему Сезанна и Матисса, что и Кончаловский. Но его натюрморты более спокойны по интонации. Предметы на столе тщательно расставлены, продуманы их пластические созвучия. Так, например, трапециевидная форма тыквы перекликается с формой зелено-красных перцев, округлая форма фазы повторяется в форме стола и т. д. Цвета обладают повышенной декоративной звучностью, но пространство ощущается трехмерным, а предметы натюрморта плотными и весомыми.
АРИСТАРХ ЛЕНТУЛОВ. Автопортрет «LF GRAND PEINTER». 1915. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Представляя себя в роли великого художника (именно так переводится «LE GRAND PEINTER»), Лентулов иронизирует по поводу собственной персоны. Он позирует с горделивой осанкой, в торжественном золотистом одеянии на фоне синего неба с яркими звездами и планетами. В этой иронии есть доля истины: все художники «Бубнового валета» были склонны к эпатажу, осознанию своей творческой неповторимости, примеривали на себя роль открывателей новых миров в искусстве.
АРИСТАРХ ЛЕНТУЛОВ. Василий Блаженный. 1913. Холст, масло, наклейки из фольги. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Картина построена как большое декоративное панно, на котором в ритмичном порядке громоздятся кубистические объемы собора Василия Блаженного. Они теснятся, наезжают друг на друга, создавая ощущение необыкновенной энергии, праздничного колокольного звона. Все кажется неустойчивым и фантастичным: формы старинной архитектуры соединяются с современным, ускорившимся ритмом жизни. Оптическая перспектива отсутствует, собор повисает в воздухе призрачной фантасмагорией.
АРИСТАРХ ЛЕНТУЛОВ. Москва. 1913. Холст, масло, бумажные наклейки. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Парижские друзья Лентулова называли его «русским кубофутуристом». Он многое воспринял от пластических идей Пикассо, Брака, Леже и других новаторов живописного языка. Лентулов тяготеет к декоративности, разворачивает композицию на плоскости. В его исполнении архитектурные объемы домов напоминают аналогичные изображения на русских иконах и фресках – они располагаются уступами, показаны с нескольких точек зрения. Белокаменная Москва у Лентулова озаряется радостным праздничным светом: ликуют яркие краски, в едином энергичном порыве плотно сдвинулись дома и колокольни, храмы и древние городские стены.
НАТАН АЛЬТМАН. Портрет А. А. Ахматовой. 1915. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Легендарная поэтесса Серебряного века предстает воплощением артистизма и утонченности. Самую емкую характеристику портрета оставил знавший Ахматову Г. Иванов: ««Несколько оттенков зелени. Зелени ядовито-холодной. <…> Острые линии рисунка тонут в этих беспокойных углах и ромбах. <…> Цвет едкого купороса, злой звон меди. – Это фон картины Альтмана. На этом фоне женщина – очень тонкая, высокая и бледная. Ключицы резко выдаются. Черная, точно лакированная челка закрывает лоб до бровей, смугло-бледные щеки, бледно-красный рот. Тонкие ноздри просвечивают. Глаза, обведенные кругами, смотрят холодно и неподвижно – точно не видят окружающего. <…> Разве бывают такие женщины в жизни? Это вымысел художника! Нет – это живая Ахматова».
БОРИС ГРИГОРЬЕВ. Портрет В. Э. Мейерхольда. 1916. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
«Во время репетиции тихонько открылась боковая дверь, и появилась тонкая фигура молодого человека, который замер в неподвижной позе с приподнятым кверху лицом… У него были вьющиеся пепельные волосы над чистым лбом с вычерченными дугой бровями, глаза, взгляд которых трудно описать, – они не прятались от собеседника, но смотрели сквозь него куда-то вдаль. Узкое лицо было неправильное, но такое, что увидев раз, запомнишь», – так описывала знаменитого режиссера В. Веригина. Григорьев изобразил Всеволода Эмильевича Мейерхольда (1874–1940) как великого лицедея в выразительной гротескной позе. Его белые перчатки и рубашка воспринимаются вспышками молнии на черном небе, а красный костюм актера на втором плане напоминает зарево пожара.
КУЗЬМА ПЕТРОВ-ВОДКИН. Купание красного коня. 1912. Государственная Третьяковская галерея, Москва
«Купание красного коня» – одна из самых знаменитых и загадочных картин начала ХХ века. В ней соединились традиции иконописи (образ св. Георгия Победоносца) и модернизма. Критики давно заметили контраст между могучим, романтически-прекрасным конем и утонченным, словно пришедшим из другого мира юношей-всадником. Моделью для юноши послужил ученик Петрова-Водкина С. Калмыков, который внешне очень походил на представителя петербургской богемы.
В советские годы эту картину было принято трактовать как предвестие будущих революционных пожаров. Вероятно, здесь более сложный и многозвучный подтекст, нечто щемяще-трагическое: наступление власти мощной народной стихии на рафинированный, оторванный от реальной жизни мир интеллигенции.
КУЗЬМА ПЕТРОВ-ВОДКИН. Мать. 1913. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Крестьянка с младенцем на высоком волжском берегу воспринимается как образ Богородицы, как образ матери во всеобщем смысле, а открывающийся за ней пейзаж благодаря закругленному горизонту холма кажется пейзажем всей земли. Много перекличек с иконными образами и в колорите картины. Красный цвет одежд матери символично звучит как цвет жизни; зеленеющие холмы напоминают о цветущей, вечно продолжающейся жизни, а сверкающая голубизной река и серебристое небо отсылают к помыслам о мире высшем, горнем.