52-е февраля
Шрифт:
— Честно говоря, тогда я вообще не поняла, что случилось. Он вдруг вскочил и убежал. А меня еще час трясло, как от температуры, зубы по стакану стучали, когда я пыталась воды попить. А потом мне было стыдно поднять на него глаза. Потом я решила, что он сбежал, потому что я какая-то неправильная, потом я думала, что должна была что-то сделать и не сделала, и что это из-за меня у нас ничего не получилось…
— А он?
— А он меня просто не видел… Думаешь, мы целовались тогда, когда из яблоневого сада убежали? Мы разговаривали всю ночь. Про то, что тогда
— Но вы с ним потом… еще… пробовали? — Динка давилась словами. Если бы не эта ночь, тишина и снег вокруг, никогда бы не решилась у собственной мамы такое спросить.
— Дин, все должно быть вовремя. Время дружить, время любить…
— Ты мне еще скажи, что только после свадьбы, — обиделась Динка.
— Да при чем тут свадьба, — вздохнула мама, — просто любовь — вещь такая… Эмоциональная. Невозможно умом влюбиться. Переспать с кем-то, потому что все уже переспали, а ты еще нет, — это совсем не любовь. Но понять разницу ты сможешь только потом, когда полюбишь. А когда любишь, не думаешь о том, что «это можно», а «это нельзя». Ты просто любишь. И на самом деле все можно.
— Все можно? — ехидно переспросила Динка.
— Если любишь, солнце, то можно. Только давай мы сразу в терминах определимся, чтобы ты потом на меня не сваливала, если что. Любишь — значит, уверена, что он тебя не обидит и не предаст, и ты сама не обидишь и не предашь, любишь — значит, доверяешь и знаешь, что тебе доверяют. И если уж совсем откровенно, то если ты решаешься на секс, то должна понимать, что можешь забеременеть. И это тоже нужно обсуждать. До того как. Желательно.
— Ты хочешь сказать, что была готова родить в девятом классе? — спросила Динка.
— В девятом однозначно нет, — отрезала мама, — нас эта история в восьмом очень многому научила.
— Например?
— Не спешить. И знаешь, первая любовь потому так в душу и западает, что она вся — одно большое предвкушение. Не все сразу, а по чуть-чуть. И радости от этого «чуть-чуть» не меньше, чем от всего сразу.
Динка надолго затихла.
— А вдруг ее не будет, этой первой любви? — спросила она.
Теперь затихла мама.
— Я придумала, — сказала она через минуту. — Загадываем. Если находим Пуську, то будет. Если не находим — не будет. Подъем! Зайдем к бабушке за какой-нибудь котлетой, будем ее приманивать.
Но приманивать никого не пришлось. У бабушкиного подъезда сидела Пуся и укоризненно смотрела на приближающихся людей. «И где вы шляетесь?» — как бы спрашивали ее честные собачьи глаза.
— Динка, я тебе письмо отправила, — сказала мама. — Почитай, ладно?
Прошлое. 10 «Б»
Была весна. Прекрасная, теплая, красивая, яркая. С одуряющими запахами, грозами, теплым ветром, молодыми листочками, прозрачным воздухом, ранними рассветами, поздними закатами.
О такой весне мечтаешь весь год. А она приходит на две недели, сшибая все на своем пути, снося все крыши, растворяя все запреты, и уходит, улыбаясь и оставляя руины здравого смысла в головах.
Мы поехали на дачу к Таньке отмечать конец учебного года. Нас было много, человек пятнадцать, но с тем же успехом могло быть и сто. Мы с Сашей никого и ничего вокруг не замечали.
Быть вместе — это было такое счастье, такая радость, что непрерывно хотелось не то петь, не то смеяться, не то бежать и кричать.
Как только он пропадал из моего поля зрения, солнце меркло. Я даже не сразу осознавала, что происходит, и только когда он обнимал меня, тихо подкравшись сзади, или брал за руку, или целовал в затылок, мир внезапно обретал краски, и я понимала, что пока его не было рядом, я не дышала. Вернее дышала, но как-то не так, этого дыхания не хватало для жизни.
Мне катастрофически не хватало для жизни Его.
Я говорила:
— Я не могу без тебя жить.
И это было правдой. Не могла. Никогда больше в жизни это не было такой правдой.
Я смотрела, как он болтает с пацанами, и улыбалась. Он не был самым красивым. Он не был самым высоким. Но я не могла отвести от него взгляда, я не могла на него не смотреть.
Настал вечер, потом ночь. Мы сначала сидели на улице, потом забились в дом, пытаясь спрятаться от комаров. Часов до двух ржали как ненормальные, орали песни под гитару. А потом как-то незаметно все расползлись спать.
В компании никто не сомневался, что мы спим вместе, поэтому в нашем распоряжении осталась одна, причем очень неширокая кровать.
И тут всю легкость этого прекрасного весеннего дня сдуло. Я окаменела.
Сашка ушел умываться, а я осталась одна в комнате с ощущением приближающейся катастрофы.
Сначала я ужасно боялась, что он будет ко мне приставать. Так боялась, что меня даже затошнило. Потом Саша вернулся и тихонько пристроился рядом со мной. По тому, как он старательно укладывался, пытаясь даже нечаянно до меня не дотронуться, я поняла, что приставать он ко мне не будет. Накатила волна облегчения. И благодарности. И я даже немного задремала, но тут в голову шибануло понимание того, что он лежит от меня так близко, и воспоминания о том, как… Не важно о чем, но они накрыли меня с головой, сердце забухало так громко, что я была уверена, что Сашка слышит, как оно колотится. О сне не могло быть и речи. Что делать, я не знала.
И именно в тот момент, когда я была готова просочиться сквозь стену и сбежать, Саша сел в кровати и сказал:
— Ташка, это пытка. Если я тебя сейчас не поцелую, я взорвусь. А если поцелую, то тем более… Я лучше пойду.
Чтобы никого не разбудить, мы вылезли из окна, умчались в поле, гуляли, дрожа от холода и недосыпа, но дождались, когда взойдет солнце. А потом хохотали, как ненормальные, потому что Сашка пытался нести меня на руках на фоне восходящего солнца, как в кино, и все время ронял.