54 метра
Шрифт:
А сто пятьдесят килограммов мяса, жира и костей отвечают:
– А меня это не ебет. Чтобы к полуночи были. Что хочешь, делай. Хочешь, грабь. Хочешь, кради. Но деньги мне найди.
Если ты не находишь, у тебя начинают тикать проценты. Тик-так. Тик-так. С каждым ударом часов ты должен все больше и больше, а они приходят, избивают тебя и «вежливо просят» их поскорее отдать. Как будто я у них эти деньги занял и не отдаю.
Я уже пятнадцатый день в этом долбаном наряде. Все, сегодня я больше не выдержу. Как только кто-нибудь из этих примитивных дебильных организмов захочет меня ударить, я убью кого-нибудь
– С Путиным! – я опять слышу ее…
…Я открываю глаза. Веки тяжелые, как будто превратились в крышки железных мусорных бачков, только не скрипят. Где я? Капельница в руке, значит, в больнице. Чуть-чуть вспоминаю. Я не стал отступать от задуманного. Я слишком устал от всего этого. Я бил со всей своей силы, а затем впился кому-то из них в горло обеими руками и наслаждался тем, что чувствовал, как жизнь выходит из этого морального урода через вздувшиеся жилы и синеющее лицо. А потом все. Меня сзади ударили толстостенным железным половником по темечку (это я узнаю позже), и теперь я здесь.
Подходит медсестра. На ее груди, а точнее на халате надпись «Реанимация». Так, понятно, где я. Медсестра говорит:
– Не шевелись первое время – это вредно.
Я ничего не говорю. Меня тошнит и, кажется, сейчас вырвет. Это всегда так после сотрясения мозга, но в этот раз слишком уж сильно.
Краем глаза я вижу человека на соседней койке. Молодой парень хилого телосложения держится за живот и стонет. Ему больно, и он сильно жмурит глаза и сжимает зубы с каждым стоном. На его стон приходят два молодых врача, то ли старлеи, то ли капитаны.
– Хватит симулировать! – кричит один.
Второй бьет его по голове и тоже кричит:
– Хватит КОСИТЬ! Еще и не служил толком!
Парень стонет. Старлеи орут. Меня тошнит.
Медсестра подходит и, втыкая в вену шприц, шепчет:
– Спи, тебе надо поспать.
Я засыпаю. Мне снится темнота…
…Просыпаюсь. Не знаю, сколько времени и какой день, потому что нет календаря и единственные часы на стене остановились давным-давно в пол-девятого. Да и плевать мне на это. Больно, но поворачиваю голову вправо – соседняя койка-каталка пустая, парня нет. Хочу писать и пытаюсь позвать медсестру. Во рту пересохло, и потрескались губы. Слышится свист. Оказывается, это я так пытаюсь что-то сказать. К левой руке присоединена капельница, как и в первый раз, когда я пришел в сознание. Пытаюсь повернуться на боку, не шевеля рукой с иголкой внутри, чтобы попытаться встать или дотянуться до утки под кроватью, она должна там быть.
Сначала болит рука, а затем начинает пульсировать что-то в голове и темнеет в глазах. Мычу. Громко мычу. Приходит медсестра. Красивая. В реанимации и хирургии они почти все красавицы. Умирающим они становятся проводниками в другой мир – ангелами. Живым они становятся стимулом стремиться к жизни, как нечто прекрасное, ради чего и стоит жить. Если бы они были некрасивыми или злыми, то многие бы умирали от этого. Как хорошо, что это не так.
Знаком показываю, что хочу
– А где тот парень-сосед?
– Умер, – коротко отвечает она и наклоняется вынуть из моей руки иглу капельницы. Я вижу очертания ее грудей. Да, уже жить хочется немного больше.
– А что с ним произошло? – тихо спрашиваю я. – Ну, отчего он умер?
– Что-то там порвалось внутри, и началось сильное кровотечение. Спасти не удалось, – нехотя отвечает она.
– Те врачи называли его симулянтом, как в черном анекдоте. Не знаю, может, вы слышали? – и, не дождавшись от нее ответа, продолжаю. – Один врач говорит другому: «Помнишь симулянта из тридцать восьмой палаты? «Да, – говорит второй врач. – А что?» А первый ему с подковыркой-издевкой отвечает: «Так вот, представляешь, сегодня помер».
И пытаюсь улыбнуться. Скорее всего, получается измученный зверский оскал. Медсестра натянуто улыбается несколько секунд и прикладывает к выступившей капли крови из моей руки кусочекваты, смоченный спиртом.
– А я буду жить? – почему-то спрашиваю ее.
– Будешь! – резко отвечает она и сгибает мою затекшую руку в локте, прижимая вату. Рука начинает болеть.
– А тому парню ты тоже так говорила?
Она молча уходит с моей наполненной уткой, оставив меня снова одного, и я засыпаю с мыслями: «может быть, и зря я буду жить»…
Меня перевели в общую палату уже через несколько дней. Я быстро поправлялся и не хотел умирать (спасибо медсестрам). Я много спал и прогуливался по парку во внутреннем дворике. Раны и синяки заживали и проходили. На все вопросы врачей отвечаю, что упал с лестницы. Они ничего не могут изменить в МОЕМ мире, и проблем из-за правды добавится только у меня. Один раз позвонил родителям, попросил заехать и привезти сигарет, потому что свои уже кончились. Отец, снявший трубку, начал орать: «Тебе уже не десять лет!!! Сам решай свои проблемы!!! Уже месяц, как тебе исполнилось восемнадцать!!! Я ничего тебе не должен, ты и так взрослый, совершеннолетний урод!!!»
Я вешаю трубку и думаю: «Наверное, самые несчастные дети – дети военных». Хотя, с другой стороны, есть же поговорка, что самые несчастные дети – дети психологов. Блин, у меня же он еще и гребаный психолог. Значит, бывает такое, что совпадает. С другой стороны, у гипнотизеров ведь тоже есть дети. Тем вообще не повезло: «Девочка моя, на счет «три» ты откроешь глаза и расскажешь, что именно тебе понравилось в ДИСНЕЙЛЕНДЕ». Они могут внушить, что ты уже поел сегодня сладкой ваты или шоколадок.
Я мысленно смеюсь над своими мыслями и не замечаю, что делаю это вполне громко и вслух. Сидел себе, сидел и, на тебе, захихикал. Окружающие смотрят на меня как на психа, хотя я, скорей всего, он и есть.
Р.S. Через неделю вернусь обратно в свою тюрьму. Видно судьба такая – жить одному и в полном говне.
Глава 25. Короткая и мистическая
Иногда. Ночью. В пустынных учебных коридорах огромных корпусов дует очень холодный, неожиданно возникший ветер. Раздается коридорный звонок, и сотни людей как будто выходят с занятий и разговаривают друг с другом. Кто-то громко смеется или кричит. Все это длится минуту, а может, и меньше.