7 проз
Шрифт:
В квартиру Архитектора снаряжается несколько делегаций. Сначала городской интеллигенции, потом общества охраны животных ("Подумайте, что станет с вашей собачкой", - видимо, цитата из "Набережной туманов"), потом школьные друзья (среди друзей - старушка, которую несут на носилках, один гэбэшник шепчет другому: "Это его первая любовь. Помнишь, в досье указано, что он в 193.. году как-то не ночевал дома?"). Делегации уходят ни с чем, сдавая оперативникам карманные диктофоны, а парализованная первая любовь даже выбегает своим ходом.
К Архитектору - уже не по гэбэшной, а по своей воле - приходит старый друг, собрат-зодчий, вместе с которым они были учениками того архитектора, гибель чьего Дома
– Хе-хе, - нерешительно начинает соавтор.
– Фармазон... Пьет одно... Стаканом...
Архитектор еще больше хмурится. Соавтор, вздохнув, начинает выкладывать аргументы.
– Или не помнишь ты, что Учитель вложил в этот Дом идею освобождения России - освобождения текущего, грядущего и вневременного, что недаром он цитировал в этом Доме русские храмы, воздвигнутые в честь русских же побед: Покровский собор и собор Донского монастыря? Или ты не помнишь, что он строил этот Дом сразу после того, как они снесли Казанский собор на Красной площади, и Учитель специально окружил свой Дом такой же, какая была на Казанском, трехсторонней галереей? И как мы с тобой, восстанавливая Дом, усиливали эту цитату, старательно подчеркивая формы пилястров, дабы всякий, кто помнит Казанский, мог уловить это в высшей степени символическое сходство? Или ты забыл? Или не помнишь ты величие идеи Учителя - возвести в нашем забытом Господом Энске Дом-город, "Горний Иерусалим", Дом-искупление и Дом-надежду на проблематичное, но чаемое возрождение?
Архитектор безмолвствует.
– Или забыл, о ты, уезжающий в государство смерти, ту лекцию, которую ты сам прочел мне в тысяча девятьсот коммунистическом году в этой самой комнате, у воображаемого камина, за стаканом игристого пунша, лекцию о двух типах архитектурной эклектики - романтической, когда стили перемешиваются от наивной тяги к преодолению суровости классицизма и от тривиальной неразвитости технологий, и исторической, когда стили соединяются по воле ясного замысла, благородной идеи и по аналогии с эклектикой самого естества, разве не ты напоминал мне фразу Гоголя: "Город - живой пейзаж", разве не ты раскрывал мне благородство замысла Учителя - воспроизвести в одном Доме всю историю архитектуры, и разве не мы с тобой набивали легкие пылью архивов, добиваясь, чтобы замысел Учителя был не только воспроизведен, но и отточен, усилен, еще более одухотворен?
Архитектор безмолвствует.
– Разве не ты клялся мне Гатчинским дворцом и святым именем Антонио Ринальди, что наш Дом станет апофеозом синтеза разных искусств архитектуры, скульптуры, керамики, фрески... Или не ты утверждал, что только усилия множества муз могут противостоять колодцу небытия?
Архитектор безмолвствует.
– Разве не ты уподоблял нас Мастеру Наф-Нафу, воздвигнувшему и в миру, и в душе своей замок, способный сокрыть за своими стенами Братьев от холодных ветров онтоса и визгливых ветров современности?*
______________
* Признаться, для нас многое оставалось непонятным в беседе двух посвященных, особенно в последней ее части. Желая знать истину, мы упрямо теребили некие темные труды, составленные людьми чужого племени, сомнительного роду, - и только пуще прежнего все запутали. Но, как заметил еще автор "России во мгле", ищешь в ящике булавку, а обрящешь золотой. Нас выручило 80-летие Сергея Михалкова, сподвигнувшее исследователя М. Золотоносова на юбилейную статью. Читаем:
"И наконец, сказка "Три поросенка" (1936) - произведение не менее знаменитое, чем "Дядя Степа". Конечно, всех тогда прельстило наглядное доказательство того, что ротозейство, отсутствие бдительности и доверчивость до добра не доводят. Однако дело оказалось сложнее намеков на борьбу с троцкистско-зиновьевскими волками в овечьих шкурах.
В первом издании сказки было указано, что текст и рисунки принадлежат студии Вальтера Диснея; затем эта запись исчезла. И неспроста, ибо корни сказки американские, а сам рассказ насыщен густой и разнообразной масонской символикой.
Масоном является персонаж Наф-Наф. Он вольный каменщик, у него в руках треугольный мастерок (на рисунке Диснея), а два его легкомысленных братца проходят через обряд инициации (символическая смерть) и к финалу входят в Дом (каменный масонский Храм), приобщаясь к тайному знанию, которым владел Наф-Наф, масон одной из высших степеней. Ясно, что Наф-Наф - превращенная форма имени Нафталий...
Мы, конечно, не можем поверить, что существует такое имя - Нафталин но в остальном версия вполне правдоподобная.
Однако во все времена история архитектуры во всех ее проявлениях была так тесно связана с поросятами во всех их видах, что тема не может найти свое дно в одних только безднах масонства. Каждый может вспомнить десятки примеров. Вот один из них.
В сентябрьской книжке "The London Magazin" за 1822 год некто Элия познакомил цивилизованный мир с неким китайским манускриптом, повествующим о вхождении в людской обиход жареной пищи. Однажды сын свинопаса Хо-ти, балуясь с огнем ("как это свойственно многим молодым людям его возраста" выводит педантичное английское перо) вблизи хижины, нечаянно ее поджигает. В огне гибнут и поросята. К ужасу юного Бо-бо прибавляется удивление: вокруг разливается незнакомый, но чудесный аромат. Желая на всякий случай проверить пульс у сгоревшего поросенка, Бо-бо обжигает пальцы и сует их в рот. Через несколько мгновений он уже набивает глотку жареной поросятиной, обезумев от восхитительного, доселе никому не ведомого вкуса. Хо-ти, заставший сына за столь омерзительным занятием, чуть не становится вторым Маттео Фальконе задолго до появления первого. К счастью, и он обжигается, и он тянет пальцы в рот. Поросят они доедают вместе. Тайна, заговор отца и сына...
Вскоре трудолюбивые китайцы замечают, что не успеет у Хо-ти опороситься свинья, как жилище его уже объято племенем. У соседей возникают вполне обоснованные подозрения.
Донос - кутузка - зал суда. Над выродками уже занесен кладенец правосудия, но тут настает время обжечься о поросенка и присяжным. Рты, отведавшие жареной поросятины, едины в вердикте: не виновны!
"Судья - дадим, наконец, слово и самому Элии, - человек сообразительный, посмотрел сквозь пальцы на явное лицемерие этого заключения и, когда суд был распущен, отправился в город и, не считаясь с ценой, тайно скупил всех поросят, каких ему удалось раздобыть. Не прошло и нескольких дней, как городская резиденция его светлости запылала. Весть об этом быстро разнеслась, и теперь только и слышно было что о пожарах то тут, то там. Во всей округе топливо и поросята непомерно возросли в цене. ...> Постройка с каждым днем становилась все эфемерней, пока, наконец, не возникло опасение, как бы человечество совсем не утратило познаний в архитектуре. Поджигать дома уже вошло в обычай, но в один прекрасный день, - повествует моя рукопись, - появился некий мудрец, под стать нашему Локку, открывший, что мясо свиньи, равно как и всякого другого животного, можно жарить (жечь, как тогда выражались), не прибегая к изничтожению целого дома"".